Я поспешно развел руками: крупными, с пятью пальцами, на
каждом по рудиментарному когтю, что защищают нежную плоть на конце сустава, то
бишь фаланги.
– Как скажешь!
Только сейчас она заметила или сделала вид, что заметила, в
какую сторону поворачиваются мои глазные яблоки, засмеялась, показав на щеках
милые ямочки:
– Куда уставился?.. Ты и так меня пользовал до
полуночи. Хватит, хватит!.. Быстро умойся, а то кофе стынет.
В маленькой прихожей две двери, одна в туалет, другая –
в ванную. Я осторожно отворил ближайшую. Под голыми подошвами прохладный и
гладкий, словно стекло, кафель, слева массивная посудина для воды. В ней эти
существа купаются, а напротив на стене…. Из овальной рамы на меня пристально
смотрит молодой, или моложавый, мужчина. Вскинутые брови, глаза неглупые, но
смотрят испуганно. Рот приоткрылся, показывая не совсем чистые зубы. Самец,
сравнительно здоров, нормален. Повезло, меня могли бы засунуть в тело калеки,
урода, собаки или таракана. Нет, вряд ли в тело таракана. То, что от меня
требуется, я вряд ли смогу, будучи тараканом.
С дрожью я всматривался в это лицо, тело. В нем я живу.
В этом теле меня воспринимают. Каков я на самом деле, отшибло начисто…
Почему?
Машинально открыл кран, помочился, как делает большинство мужчин,
в раковину для мытья рук. Ладони подхватывали теплую струю из крана, вода
плескала на белоснежные стенки, смывая желтые капли. Так же автоматически
завернул кран, все еще не отрывая глаз от существа, что проделывает все то же
самое, разве что правая сторона стала левой.
Выходит, мне оставлены воспоминания этого тела! Зубы
почистил так, будто это я сам чищу их каждое утро, вот эта штука – зубная
щетка, пальцы привычно прошлись по колючему, как кактус, подбородку… Ладно,
вчера оно брилось на ночь, а сегодня суббота, на службу не идти, можно дать
отдохнуть вылезающей шерсти…
Мои кристально ясные мысли причудливо переплетались со
смутными образами и желаниями этого самца. На каждой мысли, не говоря о
желаниях, ясно виден отпечаток животности, хтонности, глубинных рефлексов.
Стараясь их угадывать правильно, я вытерся особым куском
ткани, полотенцем, махровым, уютным, с осторожностью пошел по направлению к
кухне. Сердечная мышца теперь сокращается учащенно, с некоторым трудом качая
теплую кислородонесущую кровь наверх в голову и откачивая от ступней, где
застой этой красной жидкости грозит гангреной. Я торопливо рассматривал стену с
подвешенными половниками, сковородками, цветными тряпочками, быстро оглядел
посудные полки, газовую плиту, массивный холодильник.
Женщина стояла ко мне спиной. В ее руках блестел длинный
нож. Струя воды падала на лезвие и разбрызгивалась по всей белой эмалированной
раковине. Я с опаской посмотрел на нож, сразу представив, что если бы ухватил
женщину сзади за шею, то это приспособление, изготовленное для убийства, с
легкостью вошло бы в мой такой незащищенный живот.
Она обернулась, ее плотоядные губы раздвинулись, показав
белые зубы хищника: передние – резцы, четыре могучих клыка, а по бокам
челюстей толстые коренные зубы, предназначенные для перекусывания и дробления
костей.
– Садись же! Кофе остывает.
Я медленно опустился на стул. Женщина вновь улыбнулась, а я
понял, что сел на то самое место, где вот уже несколько лет постоянно сидело
это тело. А кофе эти годы готовила и подавала эта молодая самка, женщина по
имени Лена. Это для нее я брился на ночь.
Очаг, или кухня, здесь расширен за счет одной из комнат, а
попросту – убрана перегородка. На том конце этой кухни-гостиной диван и
непременная «стенка», пара кресел, работающий телевизор, на экране которого
быстро сменяются новости шоу-бизнеса. Эту передачу Лена смотрела неотрывно,
глаза всегда блестят, переживает за скандалы и разводы своих кумиров – это
нечто ритуальное у местных существ, а я медленно разделывал ножом и вилкой
яичницу. Вообще-то с яичницей, как и везде, где можно обойтись без ножа, надо
без ножа, но мой разумоноситель предпочитал «хорошие манеры» даже дома на
кухне, чтобы «не расслабляться», так что я старался вести себя как можно
идентичнее.
Мелькнула мысль, почему это во мне заложены знания, и такие,
как надо, к примеру, что яичницу без ножа, и почему мой разумоноситель держался
иначе, какой-то вызов правилам, но, прерывая ход мыслей, эта особь-самка вдруг
заявила:
– Перестань двигать этими складками на лбу! Ну, подняла
раньше, чем обычно. Но я хочу успеть на утреннюю электричку. Зато кофе сварила
покрепче. Сейчас проснешься!
Я пробормотал нечто, что можно было понять как
благодарность, согласие и даже извинение, и это существо улыбнулось мне, вновь
показав белые блестящие зубы хищника.
– Я тебе даже про запас смолола! А то по лени начнешь
глушить растворимый, а у тебя от него сердце.
– Ага, сердце, – повторил я тупо.
– Не то ноет, не то дергается, – напомнила
она, – хоть ты и скрывал! Я же знаю.
– Нет-нет, – проговорил я вынужденно, ибо отвечать
что-то надо, горло перехватил страх, что вдруг да перестану говорить на языке
аборигенов, но слова протиснулись хоть и хриплые, но внятные. – Пусть
молотый.
Если бы она не была занята своими мыслями, то смогла бы
заметить, что я не совсем тот, с кем жила в этой рукотворной пещере, но ее
взгляд, как локатор, шарил поверх моей головы, даже проникал сквозь меня,
наконец она заявила решительно:
– Вроде бы ничего не забыла… Вчера все собрала! Пора
сажать, пора. Верно?
– Кого сажать? – пробормотал я.
Она вытаращила глаза, брови изумленно взлетели на середину
чистого лобика. Я ощутил себя над пропастью, но ее лицо расплылось в улыбке,
опять показались белые острые зубки среднего хищника, и я с облегчением понял,
что эта особь только изобразила удивление.
– Вот ты всегда так!
– Да? – спросил я.
Она расхохоталась:
– Всегда одно и то же!.. Подумай. Может быть, поедешь?
Я порылся в памяти своего разумоносителя, человека или, как
его там, словом – меняносителя, отыскивая картинки, как он себя вел, что
говорил. Плечи мои передернулись, из гортани автоматически пошли слова:
– Ну, ты же знаешь… По мне бы вовсе дачи не было!
Я не огородник. По мне, лучший отдых на природе – это полежать на
диване с книжкой.
Она отмахнулась с пренебрежением. Все люди, мол, кто не
ездит на природу, ущербные придурки. Дышат дымом, выхлопными газами, потребляют
экологически нечистую пищу, ничего не видят, кроме четырех стен, портят глаза
перед телевизором, а теперь еще и перед компом…
Это я знал, обычно бурчал, не соглашался, но теперь, в
отличие от разумоносителя, с этим вполне согласен. Однако сейчас не до
маленьких туземных радостей. Надо понять, зачем я здесь, что от меня требуется.
А дача – это такое крохотное сооружение под открытым небом, защищающее от
ливня, но не от зимних морозов: просто домик с клочком земли далеко за городом.
Черт с нею, дачею. Мой разумоноситель и раньше, когда он с этой самочкой был
ритуально связан, без всякой охоты принял в подарок загородный подарок от
родителей. Сейчас гораздо тревожнее то, что я не знаю, зачем я здесь и сколько
мне отпущено времени!
