– Ладно, уговорил. Неудобно только сообщать… чтобы
заехали по такому адресу…
– …какой ты клялась забыть, – засмеялся я.
– Я этого не говорила! – вскричала она
негодующе. – Макеев тебя и сейчас уважает!
– Тогда в чем проблема? – удивился я.
Она фыркнула, отвернулась. По экрану двигались ее любимые
ведущие, гремела отвратная музыка, вопли, дурацкий хохот за сценой, а я ощутил
себя несколько легче, защищеннее, словно это слабое существо в самом деле может
меня защитить от самого страшного, что меня ждет, – небытия.
Второй раз с такой же сокрушающей мощью тоска нахлынула,
когда ужинал. Снова со страшной отчетливостью ощутил, что скоро все это
исчезнет. Меня не станет, никогда уже я не смогу почувствовать вкуса борща,
жареного мяса, горячего кофе… Раньше вспоминал о смерти только перед сном.
Когда темно, когда можно углубиться в себя. А сегодня впервые ощутил свое
близкое исчезновение при ярком свете, погрузившись в теплую воду ванной, и вот
опять… Или это приходит тогда, когда мозг ничем не занят и я могу отдаться о щ
у щ е н и ю?
В полночь Лена, помню, обычно переключала телеканал, какой
бы мексикано-украинский сериал ни шел, на свой любимый, криминальный. Там в
течение пятнадцати минут очень коротко перечисляли и показывали истекающих
кровью жертв при дорожных авариях. Обычно ребята с телекамерами успевали так
быстро, что телезритель вживую видел, как распиливают сплющенные автомобили,
выволакивают истекающие кровью останки, сами определяли, кто уже мертв, кто
умрет по дороге в больницу, а кто выживет…
Показывали сбитых автомобилями, раздавленных. На экране вовсю
полыхали пожары, в которых горели бомжи, но иногда и жители респектабельных
квартир. Еще в день по три-пять убийств, обычно пьяные разборки, но иногда и
эффектные заказные убийства.
Сейчас она тоже не изменила своей милой привычке. Мы лежали
в просторной общей постели, друг друга не трогали, почти брат и сестра, ее рука
пощелкала пультиком, и отсвет пожаров и пролитой крови упал на ее милое лицо.
Я косился на нее, видел, как под пухлыми губами скрываются острые зубки
универсального хищника.
– И что тебе там нравится? – спросил я. Она
удивилась, не отрывая глаз от экрана, там санитары бегом пронесли на носилках
залитое кровью тело.
– Ты чего? Раньше и тебе нравилось!
– Было, – пробормотал я.
– Ну и что вдруг?.. Правда, сегодня как-то мало убитых…
И на пожаре никто не сгорел. Скучно.
– Зато на дорогах погибло семеро, – сказал я
саркастически.
– Это да, – согласилась она обрадованно, со
здоровым блеском в глазах. – Особенно когда эти две иномарки на полном
ходу лоб в лоб!.. Не помогли все эти хваленые ремни безопасности, подушки…
– Лобовой удар, – пробормотал я. Плечи мои
передернулись. – Они даже не успели почувствовать боли… наверное.
– Это вряд ли, – заявила она авторитетно. –
Это в «жигуленке» бы сразу, а здесь все-таки иномарки… Вон тот спасатель говорил,
что еще слышал стоны, когда резали машину, чтобы извлечь тела!
Высветились благодарности спонсорам и фирме, что
предоставила костюм ведущему. Видать, совсем обнищал, бедняга, в лохмотьях
ходит. Я отвернулся к стене и закрыл глаза. Лена осталась ожидать программу,
которая собирала несчастные случаи за сутки по всему миру. Там крови целое
море, если в Москве за день десять человек, то сколько на всей этой планете…
На запястье едва слышно тикало. Чтобы не пытаться понять
спросонья, который час, я не снимал часы даже в постели. Сейчас тупо смотрел на
циферблат, не понимая, почему вдруг стало тревожно, а от нехорошего
предчувствия защемило в груди.
Часовая почти стоит, минутная движется едва-едва заметно, но
секундная стрелка бежит резво. И все время только вперед! Вот пять секунд… вот
десять… пятнадцать… двадцать две… И даже если я сплю, если просто лежу
тупо, не живу, так сказать, она все время бежит и бежит… Я не знаю, как ее
остановить, и пока, насколько знаю, никому не удавалось. Время шло, когда Цезарь
вел легионы на Галлию, когда моему деду стукнуло двадцать лет и он решил
жениться, идет сейчас и будет идти потом, в году двухтысячном, в трехтысячном,
стотысячном… Может быть, тогда и людей уже не будет, а если будут, вспомнят ли
нас?
Я ощутил боль в груди. А что мне до того, если и вспомнят? Я
уже не буду быть.
Меня не будет.
И в третий раз эта леденящая тоска нахлынула, когда я почти
заснул, когда тело расслабилось полностью, уже чувствуя, как в него входит этот
загадочный сон. Неужели исчезнет весь сладкий мир, я не буду слышать запах кожи
этой женщины, ее волос, обхватывать ее собранное в комок тело, не услышу тихого
сопения. Никогда не услышу, никогда… Потому что исчезну я, исчезнет она…
Я стиснул зубы, обхватил Лену так крепко, что она
проснулась, сказала с сонным удивлением:
– С чего вдруг так возбудился?.. Спи, уже поздно.
– Спи, любимая, – прошептал я, и черная мгла чуть
отступила, хотя я видел, как она поглощает углы комнаты, наступает
злорадно. – Спи. Я люблю тебя.
– И я, – прошептала она сонно. Подвигала задом,
устраиваясь в объятиях поудобнее, теплая и мягкая, такая домашняя и
пододеяльная, чмокнула губами, не раскрывая глаз, и снова засопела тихо и
довольно.
Я обхватил ее, такую нежную и мягкую, это называлось спать
«ложечкой», по телу прошла блаженная волна расслабления. Мозг начал
затуманиваться, я уже ничего не видел, не чувствовал, кроме того, что лежу в
теплой постели и что сознание угасает, угасает, угасает…
Ледяным ветром смерти дохнуло так ясно, что по всему телу
кожа вздулась крупными пузырями. Я вздрогнул, сжал теплое тело в объятиях с
такой силой, что оно мявкнуло и протестующе дернуло локтем. Но ведь сознание
мое и так умирает каждую ночь! Или впадает в такое странное состояние, когда с
ним что-то делают, творят, подправляют, а потом утром я просыпаюсь, помня
урывки каких-то странных видений. Вроде бы все тот же человек, но на самом деле
иной, подправленный… Или вовсе иной, не считающий себя все тем же?
Осторожно, стараясь не разбудить это теплое ласковое
существо, я выбрался из постели, заботливо укрыл ее округлое плечо одеялом.
Она почуяла, спросила сонно:
– Ты куда?
– Чаю много выпил, – ответил я, – сейчас
вернусь, спи.
Я зашлепал в сторону туалета, свернул на кухню. В окно падал
слабый свет от многоэтажного дома напротив. Вдали противно скрипнули тормоза,
едва слышно простучали колеса далекой электрички. Две трети окон уже темные,
там тоже…
Холодок ужаса прокатывался по телу, пытался проникнуть в
мозг. Я старательно отгонял, начиная пристально рассматривать посуду на кухне,
аккуратно поставил чайник на плиту, повернул вентиль и поджег газ.
