Существо, что открыло форточку, приблизилось к моему столу.
Молодая особь, половозрелая самочка. От нее тугими волнами идет запах гормонов.
– Тебе в самом деле дурно?.. Или в ужасе, что отпуск
перенесли на декабрь?
– А что, перенесли? – вяло поинтересовался я.
– Конечно! – ответила она сочувствующе. – Вон
в коридоре новое расписание повесили!
Я тупо молчал, а за моей спиной голосом Вавилова пробурчало:
– Кому ты веришь? Марине?.. Она всех так прикалывает.
Я был налит черным тяжелым страхом, как сосуд ртутью. Тело
вздрагивало, череп трещал, словно ломались черепки на холоде. Чувствуя, что эта
чернота вот-вот затопит целиком, я ухватился за первое же, что пришло в голову:
начал читать вслух «Евгения Онегина», а когда запнулся после первой главы,
перешел на «Облако в штанах», которое знал почти полностью.
Вавилов вытаращил глаза, брови полезли вверх. Когда
заговорил, в голосе звучали неподдельное недоумение и даже странная тревога:
– Что с тобой?
– Память проверяю, – ответил я хрипло.
– Зачем?
– Не знаю, – ответил я счастливо, что могу
ухватиться еще за какую-то нить, могу общаться, снова вернуться в привычный
мир. – Дурак, наверное. Правильнее бы не память, а мышление заново
проверить… Интегралы бы пощелкать, дифференциальные уравнения порешать.
Он повторил с еще большим недоумением:
– Зачем?
Я тяжело вздохнул:
– Ты прав. Чувствую, что не поможет. Дифференциалы решу
с легкостью. Если не в уме, я и раньше этим не блистал, то на бумаге уж
точно. Без всяких компов и логарифмических линеек.
В его глазах тревога проступала все отчетливее. Наконец он
спросил напряженным голосом:
– Похоже, тебя это не радует?
– Нет, – честно признался я.
– Ну, старик, ты даешь! Правда, такая жара стоит! Ты
просто перегрелся. Или к бабам надо сходить. А то чересчур много энергии
сублимируется в голове. А ее надо выпускать, выпускать!.. Природа постаралась,
придумала все так, что выпускать очень даже приятственно.
– Да, – сказал я трезво. – Уж она-то
постаралась.
– Ладно, старик. Что с тобой? Ты помнишь телефоны всех
баб, разве этого мало? Я всех записываю, да и то потом не найду куда записал!
Чего тебе еще? Чем ты недоволен?
Люди разговаривают даже с собаками и кошками… как говорят,
когда нет равного собеседника, но на самом деле теперь я понимаю, почему
вступают с ними в беседы, почему у них постоянно включен телевизор!
Я ответил ему как собаке или горшку с геранью, чтобы
услышать свои слова произнесенными, вслушаться в них и, возможно, уловить, где
ошибся и почему:
– Не радует потому, что помню вроде бы сложное… так нас
учили в школе, но совершенно не могу понять самого простого… самого-самого
элементарного.
Он насторожился:
– Чего?
– Зачем мы живем, – сказал я убито. – Кто
мы?.. Какова цель нашего бытия?
Он присвистнул тихонько, но лицо вытянулось, глаза суетливо
забегали, потом скрылись вовсе. Остались только глазные яблоки, чуть прикрытые
плотными мясистыми веками. Я видел цветную радужную оболочку, темный зрачок,
что вдруг расширился, но взгляда не было, словно Вавилов вдруг исчез, а я
смотрел на вырезанную из дерева фигуру.
Такое превращение показалось жутковатым. Я поежился, спросил
довольно глупо:
– А что, ты знаешь?
– Мы живем, – ответил он почти прежним
голосом, – мы живем… мы просто живем!
– Просто?
– Живем, – повторил он. – Чудак, живи и
радуйся!
Из-за дальнего стола поднялась Маринка, самая эффектная
девушка отдела, но очень деловая, знающая себе цену.
– Вавилов, – сказала она повелительно. – Я
схожу за бутербродами, а ты смели кофе.
– Кофе заканчивается, – предупредил он.
– В банке еще на два помола, – отрезала
она. – А завтра привезут хорошие зерна, не эту пережаренную плесень,
которую кто-то купил… Вот только не помню, кто?
Вавилов втянул голову в плечи, уменьшился, старательно
застучал по «клаве», как заяц по барабану. Из-за его спины поднялся Угрюмов,
показал в улыбке все сто зубов:
– Мариночка, мне биг-мак. С ветчиной!
Марина удивилась:
– Ты же в прошлый раз брал с сыром!
– Правда? Ну тогда и сейчас с сыром.
Из-за столов ей подтверждали, что им тоже, да, без
изменений, какая Маринка умница, все помнит, она кивала, глаза внимательные, в
самом деле все запоминает, наконец на миг остановилась возле моего стола.
– Тебе обычный расстегай?.. Что-то ты сегодня не
совсем… Что-то собрался свершить? Взорвать Останкинскую башню?
В груди предостерегающе кольнуло, но у нее был обычный
глуповато-восторженный вид молодой красивой девушки, и я с усилием ответил
почти так же легко:
– Да вот сперва определю, что именно надо свершить.
Она засмеялась:
– Ого! Обычно все уже знают. А ты переходишь в разряд
рефлектирующих интеллигентов.
– А это что?
– Это выше классом, – заверила она знающе. –
Не умеют – это уже класс, а если еще и не знают, то это вовсе высоколобые.
Мол, только дураки все знают, во всем уверены… Желаю успеха!
Она вернулась к себе, я видел, как быстро побросала в
сумочку весь богатый набор косметики, разных щеточек, пилочек, два разных
зеркальца, тюбики, флакончики, наборы с жутко изогнутыми ножничками,
крючками – без них ни шагу, сунула туда же два безразмерных полиэтиленовых
пакета.
Когда за ней захлопнулась дверь, я хоть и знал, что, если
выгляну из окна, увижу, как она переходит на ту сторону улицы, а водители
сигналят и предлагают подвезти, но чувство странной потери засело, как
небольшая, но чувствительная заноза.
Глава 8
Кофе покупали вскладчину, так что чашки у всех одинаковые,
крепость – тоже, разве что Вавилов употребляет без сахара, а я всегда
кладу по три чайные ложки, к ужасу паникеров, которые делятся на ряд категорий:
боязнь диабетчины, боязнь испортить зубы, боязнь ожирения, не считая тех, кто
вообще боится белой смерти.
Белой, подумалось само, а я только постарался не пустить эту
мысль глубже. Хватит и одного полуобморока на рабочем месте. Черт с ней, пусть
белой.
Кофе заварили в огромном кофейнике, а когда Маринка
вернулась, нагруженная увесистым полиэтиленовым пакетом, уже разливали по
чашкам. При старом шефе так и пили за общим столом, где кофейник, но этот,
нынешний, предпочитает видеть каждого на рабочем месте весь рабочий день. С
чашкой дымящегося горячего напитка я вернулся за свой стол, а пока программа
обсчитывала второй завиток раскаленного газа в трехмерной проекции, раскрыл
газету, глаза бегали по строчка??. На этой планете информация тоже вид
наркотика: если не газета, то экран телевизора или наушники радио, а то и
плейера.
