– Понятно.
Злобные старухи, которых внутри любой церкви вообще тьма,
уже устремили в нашу сторону жадные, как у пираний, взоры, в надежде, что,
когда войдем в храм, не так поклонимся или не в ту сторону взглянем, тут-то они
и покажут свою преданность Господу.
Едва мы соступили с бортика, толпа подхватила и понесла к
зияющему зеву. Снова я ощутил этот странный запах или не запах, но мурашки
пробежали по коже, вгрызлись вовнутрь и там затаились, однако я чувствовал их
присутствие.
Толпа внесла через первый зал, а из главного несся навстречу
истошный многоголосый вопль:
– Господин, помилуй!.. Господин, помилуй!!!
Нас зажало в людской массе, воздух наполнился сладковатым
дымом, явная наркота, но в храме, видать, можно. За два ряда впереди сквозь
толпу шел огромный мужик, явно надсмотрщик с дубиной… Нет, сквозь дым я
рассмотрел, что в руке этого огромного устрашающего человека не дубина, а нечто
вроде morning star – массивного металлического шара на цепочке, страшное
оружие в умелых руках.
Народ в страхе валился на колени. Всюду крик и плач,
надсмотрщик прохаживался между в ужасе склонившимися рабами, с угрожающим видом
помахивал утренней звездой. Из нее валил дым, я рассмотрел, что шар не литой, а
полый, внутри что-то горит, оттуда прет наркотический дым красивыми кольцами.
Какой-то мужик в малиновом пиджаке и с пальцами врастопырку
из-за множества перстней посматривал на этого с кадилом, я видел по губам, что
вот-вот скажет что-то вроде: батюшка, у вас барсетка горит, но строгие бабки в
это время хлопнули его по рукам, нельзя держать за спиной, он поспешно вынес их
вперед, и тут ему дали по перстям, тоже низзя, «новый русский» поспешно сунул
руки в карманы широких штанин, на лице недоумение: неужто в карманный бильярд
лучше?
Мои губы начали расползаться в стороны. Марина ткнула в бок
острым кулачком, не забывайся, тут богомольные старухи сразу пресекут всякие
смешки, шепнула сердито:
– При чем тут обрядовость?
– Но она есть, – пробормотал я одними губами.
– Но о человеке судишь не по одежде?
Я покосился на ее выставленные далеко вперед молочные
железы:
– Ну, вообще-то да.
– Вот и религию так суди, – отпарировала она,
нимало не смутившись.
– Но на тебе не столько ряс, – возразил я. –
Да еще золоченых!
– Ну и что?
– У тебя такая одежда, что я сразу скажу, какая у тебя
шерсть на лобке. А эти такую пыль в глаза пускают, что, кроме одежды, ничего не
видишь. У меня от золота, что на этих шаманах, уже глазам больно.
Я умолк на полуслове, ибо надсмотрщик как раз проходил мимо
и орал мощно и тягуче:
– Рабы! Повинуйтесь господам вашим, ибо всякая власть
от Бога!.. Никаких пикетов, никаких забастовок, никаких митингов!.. Господь
поощряет смирение, покорность. Если у вас изъяли деньги, то не ищите, кто за
этим стоит: мафия или правительство, – смиренно отдайте им и последнюю
рубаху. Горько им придется потом расплачиваться за эту рубаху! Гореть им в аду.
А вы, овцы бессловесные, попадете в рай Господень, где вам воздастся… Повторяю,
никаких забастовок! Уберите пикеты от здания мэрии…
Наркотический дым обволакивал сознание. Я чувствовал, как
слова начинают заползать под черепную коробку и укладываться там, как алгоритмы
поведения.
Тряхнул головой, в глазах чуть прояснилось. Огромное
пространство, заполненное рабами, показалось мне болотом, покрытым темной, уже гниющей
тиной. Люди делали одинаковые ритуальные жесты, то ли отгоняя от себя таким
образом беды, то ли закрывая от них себя лично, а остальные – хрен с ними.
За надсмотрщиком двигался, как я понимаю, старший шаман.
Медленно и важно, он едва переступал, обремененный множеством золоченых риз,
надетых для пущей важности одна на другую, в огромной шапке из золота с
крестами и эмблемами, на груди пудовый крест, тоже из золота, в руке клюка,
явно золотая, что должно поразить воображение нищих рабов Рима и таких же
бедных полян древнего Киева. Духовность еще доказывать надо, а золото –
вот оно, всяк дурак издали зрит, щурится от блеска, сразу убеждается в мощи
этого бога, что так облагодетельствовал своих слуг!
– Да, – пробормотал я, – религия – это
для масс.
– А что тебе нужно? – прошептала она
сердито. – Чтоб эти неграмотные старухи Библию назубок знали? Да ее и
священники не одолели до конца. У них цитатники есть на любой случай.
– А особенно, – съязвил я, – «Неисповедимы
пути Господни». Годится на любой случай! Нет, это не совсем то.
Она вскинула тонкие бровки. Даже не бровки, только сейчас
рассмотрел, что бровки на самом деле сбриты, а на их месте искусно
вытатуированы тонкие и красиво изогнутые эти самые брови.
– Так чего ты здесь ждал?
– Я? – удивился я. – Разве не ты меня сюда
затащила?
– Я поддалась твоим неосознанным инстинктам, –
отпарировала она авторитетно. – Ты сам этого хотел! Или чего-то подобного.
– Да?
– Не будешь же ты спорить с женщиной?
– Не буду, – согласился я. – Вообще-то ты
права. Это я, как дурак, всюду тычусь.
Она одарила выразительным взглядом, в котором слово «как»
предлагалось выпустить за ненадобностью.
– Тогда, – предложила она деловито, – может
быть, сходим вниз?
– Куда, – не понял я, – в ад?
Она хохотнула:
– Очень образно. Только этим адом заведует тоже
церковь. Внизу под храмом, как ты видел на плане, много интересного. Может
быть, там и свободные номера есть? Я бы тебе показала кое-что, чем занимались в
храмах Востока…
Я покачал головой:
– Вряд ли здешние монашки захотят терпеть конкуренток.
Православие тем и отличается, что руками правительства всегда убирает все иные
конфессии. Также не допустит конкуренции и в этой области…. Как, скажем,
сигареты и водку только они привозили из-за рубежа эшелонами беспошлинно.
Глава 15
Потихонечку, стараясь не задевать богомольных гарпий, мы
начали протискиваться обратно к выходу. Не внаглую, а медленно, продвигаясь на
шаг, снова замирая, делая вид, что внимательно слушаем, старательно напуская на
себя постный вид.
С амвона, это такая раззолоченная трибуна, гудел мощный бас,
словно ревел запутавшийся в тенетах гигантский шмель:
– И Христос… взойдя на крест… искупил все наши грехи…
Он принял муки… за всех людей… За всех нас…
Слова, привычные и затертые, падали, как капли дождя в сырую
погоду, навевали сон, выворачивали челюсть от зевоты. И вдруг в черепе словно
заблистала искорка: погоди, но ведь он говорит о том самом странном чувстве,
что я… мой разумоноситель переживал несколько раз! Чувство, что не умру, пока
не переживу жизнями всех-всех людей на свете, в том числе – самыми
древними и самыми последними в звездном будущем, если оно будет. И что это
именно меня тогда сажали на кол, отрубали руки, вешали, распинали!
