Постель привычно прогнулась, я не стал сворачиваться,
принимая внутриутробную позу, лег на спину, постарался распустить мышцы, потом
прошелся мысленно по всему телу, снова расслабил те группы и группки, что без
присмотра напряглись снова. Руки стали медленно теплеть, затем ноги, кровь
пошла на периферию.
Некоторое время я еще ощущал тело, затем закрыл глаза,
переждал, пока перестанут плавать особенно крупные пятна света. Во тьме
блистали искры, сплетались в узоры, но я уже перестал чувствовать, где верх,
где низ. Мое Я повисло в пустоте, а мысль, не получая сигналов от органов
чувств, начала замерзать, истаивать, исчезать, как сырой туман…
Остро и неожиданно пронзил смертельный холод. Меня
подбросило, я вскинулся над постелью, тело скрутило судорогой. Стиснув зубы,
бараньим взглядом уставился в облупившийся потолок, надо бы побелить, за окном
у какого-то лоха сработала сигнализация, машина визжит как недорезанная,
сбросить бы с балкона кирпич на крышу, пусть дурак в другой раз думает, что и о
других вспоминать надо…
– Нет, – сказал я вслух зло и настойчиво. –
Нет! Не увиливай. Я хочу… да-да, я в самом деле хочу поупражняться… скажем так…
увидеть то… почувствовать то. Что Ждет Меня Там.
Мелькнула дурашливая мысль, что не надо тратить деньги на
идиотские аттракционы ужасов, где рычат картонные динозавры и поднимаются из
праха скелеты в цепях. В любой момент, когда хочется потешиться черным ужасом,
надо всего лишь лечь в темноте и представить себя несуществующим.
И что несуществующим станешь… навсегда. Можно даже не гасить
свет. Я закрыл глаза и начал проваливаться в эту леденящую сердце пустоту.
Вчера после тех «упражнений» мой разумоноситель вообще
страшился заснуть, ибо сон подозрительно похож на то, что я репетировал. Уже за
полночь он перехватил инициативу, по своей воле приготовил яичницу с ветчиной,
поглотал, как голодный волк, наслаждаясь вкусным запахом и сочным мясом, куском
хлеба вытер набежавший сок и только после этого, будучи с полным желудком,
заснул как бревно, крепко и вроде бы без сновидений.
Зато сейчас он едва встал с тяжелой, будто чугун, головой, а
как чувствовал себя я, так вовсе слов не подобрать даже на богатом на ругань
языке разумоносителей – только выражения. Правда, и утро пасмурное, но
все-таки на ночь нажраться, как свинья, глупо даже с точки зрения просто тела.
Когда брился, ухитрился опрокинуть стакан, зубную щетку
уронил в мусорное ведро, а на выходе зашиб босую ногу о стиральную машину.
Голова оставалась чугунной, мысли ворочались неоформленные и настолько тяжелые,
что я чувствовал, как глупо толкаются в черепе, вызывая тупую боль.
В аптечке отыскал таблетки от головы, как будто не одна и та
же порция крови ходит то в голову, то в гениталии, разнося крупицы этого
химиката, попросту расширяющего кровеносные сосуды. Вспомнилось наставление,
которое Творец давал Адаму: я тебе, мол, даю достаточно крови, чтобы ты мог
наполнить ею хоть мозг, хоть гениталии. Но недостаточно, чтобы пользовался ими
одновременно!
Таблетка анальгина дробилась на зубах на острые кристаллики,
что кололи десны и забивались под язык. Во рту стало горько, но я терпеливо
измельчил в муку, долго держал эту горькую кашицу, не глотал, пусть усваивается
поскорее, сразу в кровь, поближе к голове.
В самом деле, боль начала отступать почти сразу, но осталось
слабое, как раствор борной кислоты, чувство утраты. Насколько же прочно я
всажен в тело этого двуногого! Не могу мыслить ясно, если это существо прищемит
палец, если ему наступят на ногу, если болит желудок или даже если это
животное, в котором я возник, просто не выспалось!
Из зеркала глядел на меня все тот же самец, повзрослевший за
эти дни, с внимательными глазами, за которыми теперь угадывался мозг. Я
всмотрелся еще внимательнее. Я не только живу в этом существе, но никто меня из
него не выдернет. Ни из этого тела, ни из этой эпохи.
В нем живу, из-за него… из-за несовершенства его
примитивного организма и погасну.
Снова внезапно пришла дикая мысль, нелепая и чудовищная, что
я не выйду из этого мира, пока не проживу жизнью всех людей на земле, не умру
их смертями: будь это жуткие казни или падения с крыш. Может быть, мне даже
предстоит пожить в личине каждого зверя, птицы и рыбы, дабы собрать воедино их
чувства, знания, опыт…
Эта мысль была странная и словно бы всплывшая из таких
глубин, что их просто не могло быть во мне вовсе. Мороз пошел по коже от ее
нечеловеческой огромности, жутко-нелепой истинности. Я попытался ухватиться за
нее, потащить как нить, раскрутить, но чужая мысль медленно отходила в пустоту,
а во мне осталось только ощущение внезапно посетившей вселенской огромности,
несоизмеримости, что привычно и неотвратимо вытесняется защитными житейскими
алгоритмами, мудростью обыденности.
Глава 17
Молоточки перестали стучать в черепе раньше, чем поспел
кофе. В висках осталась тупая боль, даже не боль, а бесформенная тяжесть,
словно голову заполнили ртутью. Ноздри мои жадно ловили подстегивающие запахи
легального наркотика. Сейчас бы я влупил и что-нибудь из нелегального, ибо
грани между разрешенным и запрещенным проводят разумоносители, а они то рубят
головы и насаживают их на кол за курение табака, то вводят в моду. Сейчас,
кстати, снова борьба с курением…
Часы, проклятые, показывают, что время бежит со страшной
скоростью. Заменить бы эти электронные на простые механические! Да чтоб вообще
без секундной стрелки. Тогда время движется неспешно: начинает казаться, что
хватит на все, да еще и останется.
Включил комп, связался с сервером на работе. Пусть видят:
тружусь. С появлением компов отпала необходимость являться на службу каждое
утро. Сделаю работу, тут же перебрасываю в офис на стол начальнику. Точнее, на
хард его компа.
Разумоноситель двигался уверенно, привычно. Я ощутил, что
снова перестаю отделять себя от его крохотных желаний и смешных стремлений. Так
живут на этой планете все, мои пальцы забегали по «клаве», я вычислял, строил
кривые, рассчитывал длину туннеля для выхлопных газов ракеты, еще дважды сделал
крепкий кофе. Его пить модно, престижно, так называемая интеллектуальная
верхушка постоянно глушит кофе, но к тому же оно в самом деле подхлестывает
работу мозга, как и всего существа разумоносителя…
Пока комп обсчитывал, я спустился к почтовым ящикам. Когда
компы стали заведовать и этим делом, почта начала приходить день в день, сейчас
я вытащил пару газет и журнал «Пи-си», сразу сорвал пластиковую упаковку и
начал читать еще в лифте.
Как водится, вложен плакат, обычно я их выбрасывал сразу, но
этот великолепен, хотя и просто реклама новой оптической системы. С орбиты
спутника наша планета сфотографирована целиком. Цвета, краски, удивительная
четкость – что за чудеса теперь творит полиграфия! – поверхность
земного шара заснята так, что облаков почти нет, очертания материков настолько
рельефны, что под кончиками пальцев чувствуешь острые вершинки горных хребтов.
