Постепенно громкая музыка, темное пиво в желудке,
орешки – все начало погружаться в особую атмосферу легкого опьянения,
когда все легко, просто и бездумно. Это называлось балдеть, расслабляться, я и
раньше, будучи всего лишь человеком, всегда презирал такое времяпрепровождение,
я-де хомо действующий, но сейчас ощутил, насколько мне приятно, хорошо,
защищенно, когда все тело отяжелело, а мир стал теплее.
Юлиан не поддался мелочной жадности «совка»: не застеклил
балкон, увеличивая площадь квартирки, так что во всю ширь видно синее небо с
причудливым облачком, далекая крыша здания завода «Кросна» с множеством
параболических антенн, снизу доносятся гудки автомобилей, шуршание шин
троллейбусов, что странным образом проникают в атмосферу скороговорки диктора
телевидения и милых сердцу мелодий из другой комнаты.
– Ты еще не устал от цивилизации? – заметил я
лениво. – Только что радиоточки не хватает!
Он с усмешкой указал на огромные наушники с вмонтированными
микрофонами. От них тянулся проводок к радиоприемнику размером со спичечный
коробок.
– Съел?
Я рассмеялся:
– Зачем тебе столько?
Он отмахнулся беспечно:
– Нравится.
– Нет, серьезно, – настаивал я. – Как я
помню, ты в первые месяцы, вернувшись из тайги, даже засыпал под включенный
телевизор.
– Под магнитофон, – поправил он. – Под
телевизор нельзя, он противно пикает в конце передач. А магнитофон, когда
пленка кончится, просто выключается.
Я поразился:
– Здорово же тебя тоска по этому шуму тряхнула! Неужто
так соскучился в том белом безмолвии? Или зеленом, ведь ты ж не выходил из
тайги?
– Пять лет, – ответил он.
Что-то в его голосе прозвучало странное, словно пришло не из
этого уютного мира, где хорошая музыка, хоть и многовато ее, где тепло, а
холодное пиво приятно обжигает горло.
– Это не так уж и много, – заметил я. – Вот
наш декан, говорят, двадцать лет ходил в экспедиции.
– Кому как, – ответил он. Рука его замерла на
полпути, потом он с усилием сделал глоток, повторил осевшим голосом: –
Кому как.
Глаза его смотрели поверх моего плеча, но я чувствовал, что
он не видит ни стены, ни шумной нелепой Москвы, а зрит нечто большое и
страшное. Лицо застыло и вытянулось, а румяные щеки побледнели и на глазах
запали, как у аскетирующего монаха. Скулы выступили резче.
– Что ты там видел? – спросил я осторожно.
Сердце мое начало колотиться учащенно. Я ощутил странное
стеснение в груди, горло сжали незримые пальцы, словно не хотели, чтобы я задал
второй вопрос, что уже вертелся на языке.
Он вздрогнул, медленно обратил взор на меня. В глазах был
ужас, меня словно по голому телу осыпали снегом. Его рука метнулась к третьей
бутылке, жадно сорвала крышку, запрокинула вверх дном, бледные губы ловили
темную пенистую струю, я застыл, смотрел, боясь шелохнуться.
Дальше мы пили некоторое время молча. По экрану метались
цветные тени, на дисплее компа крутился новенький боевик с DVD, панель
магнитофона озарялась зелеными огоньками, хай-фай, чистейший звук, только
цифровая запись, но я уже не понимал, откуда идет звук, мне стадо слонов еще в
детстве оттоптало уши…
Шесть пол-литровых бутылок пива, два пакета соленых орешков
расквасили Юлиана, как медузу на берегу. Мой мозг превратился в застывающий
студень и работал едва-едва на треть. Даже слова выходили скомканные, вялые,
нехотя, будто и они пытались свернуться клубочком где-нибудь в глотке и
захрапеть.
– Ты знаешь, – проговорил он вяло, – все это
херня насчет трудностей кочевой жизни… Мол, в палатках нет удобств, горячей
ванны, электрического света… Ну и что? Зато есть костер, непуганая дичь, что
подходит прямо к палатке, и на отстрел никаких тебе лицензий! Я стрелял там
кабанов, изюбрей, даже медведей. А уж кабаргу, глухарей и всякую мелочь…. ну,
тетеревов, рябчиков… Наоборот, жизнь намного легче, чем в Москве. В столице
надо вкалывать каждый день с девяти до шести, а здесь разве что разок в неделю
выйдешь, сделаешь замеры, а потом рыбку ловишь, ягоды да грибы собираешь, не
снимая карабина с плеча… Никто не достает, чтобы брился каждый день. Рай!
Я молчал, но сердце билось учащенно. Даже в его забалдевших
глазах, в его оплывшей, как воск под горячим солнцем, фигуре прячется тот
черный ужас, который не дает ему все еще расслабиться так, как умеют беспечные
подростки.
– Но ты бросил там все, – сказал я осторожно,
видя, что он говорить не хочет. – Говорят, ты не стал даже получать
документы в экспедиции…. Тебе прислали их через полгода по почте. Верно?
– Было такое, – ответил он ломким, как промерзшая
ветка, голосом.
– Кто-то брякнул, что ты испугался таежных
трудностей, – заметил я коварно, – не выдержал, сбежал…
Он вытащил из холодильника еще по две бутылки, открыл,
дергая краем жестяной крышки об угол стола, хотя изящная импортная открывашка
лежала рядом. Пиво пенной шапкой полезло через край, он жадно припал к
горлышку.
Я смотрел, как ходит его кадык, пальцы слегка вздрагивают,
как Юлиан глотает с непонятной торопливостью. Но ведь пиво никто не отнимает, в
холодильнике еще запас, не считая ящика на балконе…
– Испугался, – сказал он хрипло. – Представь
себе.
Глава 19
Я отшатнулся в удивлении:
– Ты?
– А что я? Я тоже человек.
Он загреб орешков целую горсть, бросил в рот. Челюсти мощно
задвигались, послышался хруст, треск. Глаза его были неспокойными. Он метнул
взгляд на экран телевизора. Мне почему-то показалось, что хочет звук усилить
еще больше.
– Чего ты испугался?
– Не медведей, – буркнул он. – И не отсутствия
горячей воды. Я, если хочешь знать, родился и жил в так называемом частном
секторе. У нас горячей воды отродясь не было! Но в тайге ни газет, ни
телевизора, ни магнитофонов… Понимаешь?
– Нет, – признался я честно. – Ну и что? Все
мечтают уехать на дачу, подальше от городской суеты…
– На выходные, – передразнил он с неожиданной
злостью. – На субботу и воскресенье! Редко кто весь отпуск там сидит… А
кто и сидит, сколько того отпуска? А я сидел в тайге пять лет! Не все время,
конечно, без газет: часто приходилось работать с отрядами, суета, то да се, но
бывало и так, что месяцами живешь как бирюк, как волк-одиночка. В первые дни
еще по привычке жил, как все живут… Понимаешь, это очень важно – жить, как
все. Это даже называется «жить, как все люди». Только это почему-то не
ругательство, как должно бы быть на самом деле, а похвала. Представляешь?..
Я пожал плечами:
– Со временем многие значения слов меняются. Вот, к
примеру, «лихой парень» говорится теперь в похвалу. А раньше слово «лихой»
означало только плохое, ибо лихо есть лихо.
