В голове все сильнее растекался и заполнял ее приятный
туман. Я уже чувствовал себя словно вернулся по генеалогическому древу вспять
на десяток миллионов лет. Сознание затуманилось, а всем естеством овладело примитивное
животное счастье. Впервые смертельная тоска растворилась. Не так, как последние
дни, когда отступала на шажок, пока я с кем-то общался, но чувствовалось
ледяное дыхание в затылок, а отступила вовсе.
– Хорошо, – проговорил Юлиан.
Его полная фигура расплывалась в удобном кресле, став
похожей на гору сдобного теста. В одной руке бутылка с пивом, в другой –
ломоть тарани, рожа красная, глаза умаслились. На лбу и щеках блестят мелкие
капельки.
– Хорошо, – согласился я.
– И ничего больше не нужно, – сказал он убеждающе.
В голосе было слишком много усилия, но, как мой мозг ни был
затуманен, в нем что-то встрепенулось, и затем, словно из тумана, начал
подниматься острый пик горы, медленно оформилось беспокойство, тревога, что я
что-то делаю неверно, неправильно, противоестественно.
Язык мой, отяжелевший и неповоротливый, вяло повернулся в
засыпающем рту:
– А как же предначертание?
Юлиан резко дернулся, словно бутылка с пивом оказалась
лейденской банкой. В глазах мелькнул страх, смешанный с безумием. Я поспешно
улыбнулся как можно шире, выставил ладони в жесте: мол, пошутил, не бери в
голову. Это я так, все мы пока что говорим высокие слова, но уже только для
того, чтобы посмеяться над ними, показывая, какие мы крутые, циничные, лихие и
что все моральные законы нам нипочем…
Раньше, помню, после двух-трех кружек пива Юлиан все же
размалывал кофе, заваривал покрепче, чтобы выбить сонную одурь, мол, побалдели,
а теперь за работу, но сейчас, похоже, останавливаться не желал.
Я опустил на стол нетвердой рукой пустую бутылку, перед
следующей протестующе помахал рукой:
– Все, я готов.
– Чудак, это же только пиво! – воскликнул Юлиан
почти бодро, но язык заплетался.
– А какая разница?.. Четыре пива – это тот же
стакан водки. Или коньяка, если больше нравится…
Он вышел проводить меня до лифта. Лицо наконец-то перестало
дергаться, глаза смотрели с сонным спокойствием. Музыка из раскрытой двери
доносилась совсем тихо, но теперь никакой зов свыше не докричался бы до его
утонувшей в пиве души.
Мне всего двадцать девять, но я застал время, когда по
телевизору шли только две программы. А теперь хоть каналов шестнадцать, но я
телевизор почти не смотрю, теперь не отрываюсь от другого экрана –
компячего. Там, кстати, маленькое программное окошко в режиме телевизора:
смотрю новости шоу-бизнеса… раньше смотрел, а сейчас включил комп и с
недоумением смотрел, как, бодро стуча колесами на стыках рельсов, от левого
края окошка к правому двигаются серо-коричневые вагоны. Камера поднялась,
вагоны в пять стройных рядов, а когда камера поднялась еще выше, этими вагонами
оказалось занято все пространство. Они шли, как лемминги, напористо и
неудержимо, а голос бодро комментировал, что везут нелегальную водку из Осетии,
хотя можно производить здесь, на месте, не теряя российские деньги…
Пока комп проверял загрузочные файлы, я все смотрел, как
эшелоны с множеством доверху заполненных вагонов ящиками с водкой идут и идут в
Москву. Ежедневно.
Невольно тряхнул головой, не понимая, что же меня поразило.
Эти эшелоны шли и вчера, и позавчера.
Все пьют.
И сам пил.
Я вспомнил это странное состояние, вчера все повторилось за
пивом у Юлиана, когда работа мозга начинает затихать, организм охватывает
странное состояние, когда наружу выступают подспудные древние инстинкты: у кого
блаженные, у кого агрессивные. Мозг засыпает, а человек из человека
превращается в то, кем был раньше… Даже не в алертную обезьяну, а в нечто более
примитивное, тупое…
Что-то в нас есть странное, что активно протестует… и
активно борется против усиления интеллекта! Почему все человечество так активно
сопротивляется процессу мышления? Непонятно…
Комп наконец высветил заставку, а в окошке тем временем в
окружении вспышек фотокамер уже давал интервью седовласый импозантный человек.
Кажется, это президент этой страны, что-то говорит и плавно жестикулирует,
стареющий самец, все еще цепляющийся за власть.
Пискнуло, поверх изображения по экрану поплыла бегущая
строка: «17.30 – стоматолог». Пару минут тупо смотрел, чесался, шевелил
губами, наконец вздрогнул, рука метнулась к телефону. В памяти аппарата два
десятка номеров, но отцовского там нет, пришлось набрать.
Наконец пропикало, пошли долгие гудки, усталый голос сказал
с хрипотцой:
– Алло?
– Это я, – сказал я бодро. – Привет, отец. Не
забыл, сегодня тебе к стоматологу!
В мембране тихонько простонало:
– Я уж надеялся, что ты забыл…
– Я помню, помню, – сказал я бодро, хотя если бы
не комп… – собирайся!.. Я знаю, что сам ты с места не сдвинешься, так что
сейчас заеду. Лучше встреть меня у подъезда.
– Да ты знаешь, – прозвучало в трубке, – у
меня уже зуб совсем не болит…
– Еще бы, – ответил я напористо, – я хорошо
знаю этот синдром труса. Все, я выхожу! А то опоздаем.
Комп долго скрипел и кряхтел, закрывал программы, жаловался
на незаконно открытые, на конфликты, но кое-как закрыл, сохранился, я дождался
сообщения, что теперь-то наконец можно выключить, что за примитивный мир, в
котором я возник, ткнул пальцем разумоносителя в «Power» и выскочил из комнаты
раньше, чем погас экран.
Отец уже топтался на площадке перед домом.
– Ты знаешь, – сказал он умоляюще, – уже
совсем не болит!
– Там болеть нечему, – уличил я. – Одни
десны… Пойдем, мы записаны. Если не явимся, он потеряет клиента и не
заработает. А ему, возможно, семью кормить!
Такой довод на моего отца подействовал, как хлыст на боевого
коня. Он вздрогнул и покорно двинулся к троллейбусной остановке.
Глава 20
Дома старые, кирпичные, тротуар в ямках, а серо-зеленая
трава, хилая и острая, как сосновые иголки, торчит из всех щелей разбитого
асфальта. Трамвай проходит совсем рядом с домами, для пешеходов оставлена узкая
дорожка, зато здесь самые дешевые помещения.
Кабинет зубного техника, судя по адресу, занимает пару
комнат в санчасти трамвайного депо. Мы вошли через старый подъезд, в просторном
холле все, как и на улице, разве что вместо асфальта – кафель, а так только
трамвая не хватает: облупившиеся стены, трещина, под стеной конфетные обертки.
Но здесь работает, как вол, лучший дантист в районе, берет недорого, работая
больше на славу, чем на кошелек, расширяя клиентуру.
Мы выждали в коридоре, а когда предыдущий клиент поднялся из
кресла, техник воззвал зычно:
