Когда открыл дверь, проголодавшийся и почему-то озябший, в
лицо шибанул запах ароматного кофе. Воздух в прихожей весь пропитан этим горьковато-бодрящим
подстегивателем. Мои ноздри жадно затрепетали, спина сама разогнулась, я
вдохнул всей грудью. А в желудке даже нетерпеливо квакнуло, требуя не тянуть из
клопа резину, быстрее сделать глоток горячего, сладкого, крепкого!
– Круто, – сказал я себе вслух. – До чего же
здесь все пропиталось этой наркотой! А что будет, когда в самом деле заварю?..
Полный улет.
Руки уже вытряхивали молодуху в приготовленную заранее
большую банку с землей, которую день назад обильно полил, то есть приготовил
для новоселья. Молодая самка тут же забегала по увлажненной земле, в
нерешительности остановилась перед отверстием, что я вчера же проделал стержнем
от авторучки.
Уже поспешно обследовала узкий лаз, из которого
соблазнительно тянуло влагой, затем начала… обламывать крылья. Делала это в
каком-то замедленном темпе и, как мне показалось, торжественно и обреченно.
Нужно поскорее зарываться в безопасное подземелье, а она медлила, словно
оттягивала миг расставания с белым светом… Отныне на долгие годы – да что
там на долгие годы! – на всю оставшуюся жизнь обречена она жить в
подземелье. На поверхность выйдут только ее дети: рабочие муравьи, которые
будут охотиться, пасти тлей, сражаться с другими муравьями… Она же –
никогда.
Когда обломила последнее крыло – по заранее отмеченной
линии! – еще некоторое время трогала их, перебирала жвалами, перекладывала
с места на место. Я отлучился поставить джезву, а когда вернулся, самка уже
торопливо расширяла норку. Минут через десять скрылась вовсе, на поверхности
чернела горка свежевырытой земли из спрессованных комочков. Где-то на глубине
самка сумела развернуться головой кверху, некоторое время еще выталкивала
комочки, пока не замуровала вход намертво.
Я вздохнул и вернулся к рабочему столу на кухне. Там
закипает вода в джезве, там ноутбук. А первый новорожденный муравьишка
«вылупится» из подземелья только через девять месяцев.
А на подоконнике «вольные» муравьи уже утащили в норку
последнюю муху. Да и что за муха, одно название. Вчера поймал нескольких как на
подбор: толстые, брюхи раздуты яйцами! К вечеру изловил еще и залетевшую
толстую бабочку. У муравьев был пир! А об эту только зубы сотрут.
На кухне пара мух вилась под потолком, пришлось прибегнуть к
резинке. Правда, одну шуструю расплескал о потолок, но взгромоздил табуретку на
стол, тщательно затер красное пятнышко. Лена и прочие женщины на потолок хоть и
редко теперь смотрят, но с их пристрастием к чистоте непорядок заметят сразу…
Первый же муравей, наткнувшись на муху, опешил на миг –
откуда она взялась, только что тут ничего не было! – в следующее мгновение
яростно впился челюстями. С минуту кусал ее, пока не убедился обескураженно,
что она уже убита, причем явно не им. Сделав ритуальный круг, он юркнул в
норку. Через несколько секунд за ним выскочило несколько крепких муравьев, явно
из стаза солдат. Все вместе набросились на добычу, одни умело начали отчленять
крылья, другие – лапы, третьи сразу попытались затащить огромное чудовище
в крохотную норку.
Я с упоением наблюдал, проникаясь ощущением этого
удивительнейшего мира, и, когда наконец разогнул занемевшую спину, стрелки
часов показывали, что просидел так больше двух часов. Черт, собирался же
сегодня зайти в институт… Если выйти прямо сейчас, то есть шанс успеть до
обеда. Правда, а вдруг сегодня шеф явится не с двух часов или с трех, а с
двенадцати? Такое бывает, иногда он приходит вовсе рано…
Пока мой разумоноситель мучительно раздумывал, идти или
отложить на после обеда, руки сами расстегнули пиджак, ноги сами сбросили туфли
и юркнули в уютные домашние тапочки. Ладно, он пойдет к трем часам. Шефа не
будет точно, можно положить распечатку на стол его секретарше, зато на службе
явно будет Маринка…
Я увидел ее, жаркую и мягкую, в постели. Крупные
молочно-белые чаши влажно качались прямо перед моим лицом, красные ободки с торчащими
сосками дразнили, мои губы шевельнулись, я прикусил эти горячие твердые
кончики, мое тело горело, я сильный и здоровый зверь…
– А, черт, – сказал я вслух.
Видение исчезло, но осталась тяжесть в гениталиях.
Я вышел на балкон, свежий воздух чуть охладил разгоряченное лицо. Далеко
внизу на улице, как муравьи, снует народ, проползают машины, сейчас их так
много, что уже едва протискиваются, а для стоянок выползают на тротуары, на
остановке всего два человека, явно троллейбус недавно ушел, следующий будет
через десять минут, можно успеть одеться и спуститься, как раз успею к
следующему, а там всего пять остановок, родной институт, Маринка, ее смеющееся
лицо, которое такое же сочное и плотское, ее спелые губы и дразнящий язычок…
Опять потяжелело, пальцы сжались, это я мысленно ухватил ее
за тяжелую горячую грудь… нет, сразу наклонил и задрал короткую юбчонку, там
такие кокетливо вздернутые ягодицы, сочные и с красной щелью…
– О, мать твою, – вырвалось злое. – Да что же
это…
Поспешно вернулся с балкона, солнце слишком яркое, радиация
повышена, зимой такие видения не так распирают череп, а сейчас как с цепи все
сорвалось, куда ни посмотри, то либо гребу покорное женское тело под себя и
совокупляюсь, как пес, либо творю что-то еще, но обязательно это горячечное,
бредовое, чтоб жаркая женская плоть, я в ней, волна по телу, мои пальцы мнут
теплое и влажное мясо, готовое принять меня в свои недра, впустить, я там начну
жить, развиваться, оттуда выйду молодым и сильным…
В глазах видения становились все напористее. Череп трещал,
мозг услужливо выполнял все приказы всемогущего инстинкта: рисовал красочные
картины коитуса, подсовывал удобные маршруты как к Маринке, так и к Ларисе,
Рите и даже к давно не посещаемой Любаше… И вообще можно выйти прямо на
троллейбусную остановку, там вон стоят две, спросить, как проехать туда-то, а
каким транспортом, а где сойти, пару комплиментов, а потом сказать, что
следующий троллейбус придет только через полчаса, у них там обеденный перерыв,
а у меня стоит… закипающий чайник на плите, есть пирожные, а в комп уже
поставил DVD с новеньким хитом, графика потрясная…
– Да что это, черт, – сказал я уже громко. В
ванной на меня взглянуло злое, рассерженное и растерянное лицо. Молодого самца
распирают гормоны, думать ни о чем ином не может, потому что разумность
человека – всего лишь более ювелирная работа грубых инстинктов.
– Отвратительно, – прошептали мои губы, –
отвратительно… Это я? Я – всего лишь похотливая обезьяна?
Отражение гордо выпрямилось, глаза блеснули негодованием, но
из самой глубины смотрела все-таки обезьяна, что при необходимости сделает вид,
что она вовсе не она, а кровь скапливается внизу все горячее, требует выполнить
то главное, ради чего она, эта обезьяна, и есть…
Я смотрел в лицо этого существа, потом все-таки его затмила
красочная картина незнакомой самки, с огромными ягодицами, толстым животом и
огромной, как воздушные шары, наполненные горячим молоком, грудью. Все это
истекало жаром, потом, стонало и сминалось под моими руками, моим весом, я
хватал, давил, мял, пользовал, из горла вырвался довольный рык зверя. Сознание
тут же начало очищаться, я увидел себя в пустой ванной, поспешно сунул липкие
пальцы под горячую струю воды, долго и тщательно мыл ладони, вытерся насухо,
уже совершенно трезвый, без толстых жоп перед глазами и колыхающихся огромных
молочных желез.
