– Не переиграть, – шепнуло у меня внутри. –
Уже никогда не будешь пятнадцатилетним… Не исправишь… Не дано исправлять, как
черновики! Уже никогда не быть двадцатилетним. Никогда не быть даже
двадцативосьмилетним. А потом стукнет тридцать, хочу этого или не хочу.
И не могу отсрочить. А потом будет сорок… И тогда, может быть, тоже буду
колотиться головой в стену, понимая, что вот в этот день, сегодня, когда мне
двадцать девять, я прохожу мимо замечательной возможности…
Она уже скрылась за поворотом, а я едва не ударился головой
в стену. Чувство потери заполнило всего до кончиков ушей. Эх, по глазам вижу,
она подумала, что если бы переиграть, то вела бы себя иначе. Нашла бы, как
помочь, подтолкнуть, направить. И наша жизнь… и жизнь других людей пошла бы
по-другому…
Глава 6
Обеденный перерыв закончился, но народ все еще толпился
возле аквариума, где рядом на подставке разместился маленький телевизор. Я
издали заметил огромную фигуру Вавилова, он бурно жестикулировал, его широкие,
как лопаты, ладони театрально взмывали в воздух, делали виражи, иммельманы и
всякие там мертвые петли.
Шеф время от времени высовывался из кабинета, покрикивал,
все, как вспугнутые гуси, разбегались по местам, но телевизор сам шеф велел не
выключать, и вскоре из-за столов снова поднимались эти существа, уши шевелятся,
ноздри дергаются, глаза горят.
За столом, недалеко от телевизора, как золотой одуванчик под
ярким солнцем, горит головка Маринки. Она как ощутила мой взгляд –
вскинула голову. Полные губы раздвинулись, блеснули белые и ровные зубы. Она
украдкой показала кончик языка, красный и влажный.
Я постоял у порога, на меня внимания не обращают, сейчас
половина сотрудников отпущена работать дома, их как бы сбросили со счетов, а
оставшиеся на местах сроднились еще больше.
Вавилов сказал свистящим шепотом, который прозвучал громче
боевой трубы:
– Маринка, сделай громче!
– Но шеф…
– А ты чуть-чуть!
– Ладно, но если шеф меня убьет…
– Да похороним, похороним! И венок купим.
Маринка поднялась, потянулась к телевизору. Пульт потеряли
давно, но выиграли в другом: это стоило посмотреть, как Маринка нагибается над
столом и кончиками вытянутой руки касается сенсоров под экраном. В этой
классической позе, которую Анатоль Франс предпочитал всем другим, ее зад
оттопыривался и приподнимался настолько вызывающе, что женщины зеленели от
ревности, а у мужчин вырывался полувздох-полувсхлип. Роскошная грудь, тяжелая и
горячая, едва не прорывая тонкую ткань, прицеливалась в поверхность стола.
Сейчас ее пальцы коснулись верньера, соскользнули, снова
попробовали повернуть уже с таким усилием, словно поворачивала штурвал
авианосца. Звук громче не стал, зато взвыли из-за столов, и Маринка, выгнувшись
еще провокационнее, рискнула в самом деле чуть добавить звука.
На экране мелькали фигуры в пятнистых комбинезонах. Диктор
громко и взволнованно комментировал последние приготовления на американском
авианосце. Летчики поднимались в кабины, прозрачные колпаки со стуком
задвигались. Механики убирали колодки из-под колес.
Вавилов повернул ко мне голову, толстая шея побагровела,
налившись тяжелой кровью.
– Ну что? – спросил он злорадно. – Ты вчера
сказал, что войны не будет.
Другие посматривали тоже не то что злорадно, но с видом
победителей, что понимают ситуацию лучше. В нашем отделе часто загадывали,
сколько катастроф случится на этой неделе, кто первым взберется на трибуну в
Госдуме, какая погода будет в следующий четверг. Последнее пари держали на
войну в Албании. Сперва только сам Вавилов да еще влюбленный в НАТО Розенкренц
ставили на военное разрешение конфликта, но когда в Албании начались уличные
бои, Совет НАТО направил большой флот в Средиземное море, «голуби» нашего
отдела начали переходить в «ястребы».
– А что я должен сказать? – буркнул я.
– Что проиграл!
Я сделал вид, что удивился:
– Разве?
– Да ты посмотри!
Я повернул голову, несколько мгновений смотрел в сторону
телевизора. Честно говоря, чувствовал себя препаршиво. Ясно же, что если такие
сверхмощные корабли вышли из портов своих стран, собрались в середке южного
моря и уже толпой явились к берегам Албании, то так просто не уйдут. Они
затратили несколько десятков миллионов долларов на этот переход, теперь глупо
вернуться так же, как прибыли. Раз явились, надо ударить. Надо показать, кто в
этом регионе хозяин. По крайней мере будет оправдание перед
налогоплательщиками: мол, не зря жгли топливо.
– Нет, – услышал я свой голос. – Все равно…
не будет этого удара!
Вавилов захохотал. За его спиной тяжело груженные
бомбардировщики начали разбег. Широкие шины прогибались от исполинской тяжести.
Я затаил дыхание, такая громада из железа не может взлететь, это
противоестественно… но тяжелый самолет набрал скорость, затем колеса плавно
оторвались от бетонной площадки, его понесло по кривой вверх, и я подумал
невольно, до чего же бесстрашные и изобретательные существа на этой планете!
– Ты, – сказал он саркастически, – человек с
принципами! Стоишь на своем. Не то что эти… тут же переметнулись.
В его голосе звучало недовольство, сорвали полную победу. Я
проговорил через силу:
– И все-таки… войны не будет.
– Конечно-конечно, – согласился он громко, –
может быть, удвоим ставки? Если не будет, то в отпуск зимой иду я. К тому
же весь год по праздникам я буду дежурить вместо тебя. Если же война все-таки
начнется, то ты всего лишь отдежуришь за меня ближайшие выходные. Как,
справедливо?
На меня поглядывали из-за столов с сожалением. Упрямство до
добра не доводит. Многие сперва полагали, что конфликт удастся погасить в самом
начале, но сейчас уже видно, что без освежающей войны не обойтись.
– Согласен, – ответил я.
Бомбардировщики набирали высоту, делали боевой разворот, а
на палубе авианосца из трюмов спешно поднимали истребители. Я тупо смотрел, а
они взлетали, быстрые, как осы, стремительные, с хищными клювами.
Бомбардировщиков догонят в воздухе, пойдут в охранении, а когда уже будут
подлетать к первой линии противовоздушной обороны, с кораблей по этим
ракетно-зенитным комплексам ударят крылатыми ракетами.
Если учесть, что флот подошел к берегам Албании вплотную, то
крылатые ракеты сорвутся с полозьев уже вот-вот.
В помещении стояла мертвая тишина. Даже пальцы Маринки не
порхали по клавишам, а Розенкренц справа от меня старался не дышать вовсе.
Только Вавилов все потирал ладони, тихонько похохатывал, поглядывал на все с
видом хозяина.
Самолеты огромной стальной стаей на лету перестроились в
чудовищный клин. Камеры показывали их то со спутника, то снизу с кораблей, над
которыми пролетали, в комнате дрожали стекла от рева двигателей.
