К столу Маринки подсели Вавилов и Розенкренц, вполголоса
спорили, реальная личность князь Рюрик или же вымышленная, игра слов или ошибка
малограмотного переписчика. Пару раз взглянули в мою сторону, приглашая отдать
свой голос за ту или иную сторону.
Я слушал краем уха, на всякий случай улыбался, словно
разделял или не разделял чье-то мнение. Увлеченные энтузиасты не понимают, что
весь тот мир, все те древние века – уже сказка для нас, живущих в мире
небоскребов, компов, Интернета, мгновенной передачи данных.
Не только древний мир Месопотамии или Киевской Руси, но и
недавняя эпоха Второй мировой, когда люди не знали холодильников, телевизоров,
сексуальных свобод, – все это чувствами относится к туманному прошлому,
нереальному и почти сказочному, потому что сейчас мир совсем-совсем другой.
Мир другой!
Настолько другой, что наконец-то появился я.
Глава 7
Служащие хлынули из учреждений, как голодные тараканы.
Состав человечьей муравьиности на улицах сразу сменился: все-таки эти существа
отличимы даже на глаз от тех, которые освободились двумя часами раньше с
заводов. Мужчины шли медленнее, еще соображали: сразу домой или заскочить на
сторону, а дома что-нибудь наплести о свирепом шефе, что заставляет пахать до
ночи, женщины целеустремленно мчались к ближайшему гастроному, уже мысленно
напихивая голодного мужа и детей.
Вавилов шел со мной по правую руку, что-то рассказывал, сам
себе похохатывал. Вообще крупные мясистые лица, как мне кажется, выразительнее
худых, у Вавилова все настолько прописными буквами, что я отводил взгляд в
неловкости: неужели и этот жизнерадостный толстяк жадно верит во всяких ясновидящих?
– Да не пойду я к бабам, – ответил я с достаточной
уверенностью в голосе. Даже мой разумоноситель отвечал со мной в унисон. Да что
нам бабы, подсказывал он суетливо, если при нашей-то нынешней мощи… а что, не
мощь разве?.. все бабы мира станут моими! – тебе-то они на что? Стоит ли
размениваться на мымру, что любому рада. – Не пойду, не старайся.
Вавилов удивился как-то привычно, по накатанному алгоритму:
– Даешь! Не приболел?
– Нет, не приболел. Хотя кто знает…
– Вот я и говорю, – вскричал он, ошарашенный
неожиданным согласием. – Я и говорю!.. Это хоть не самолеты над Албанией,
но что-то и я могу видеть наперед!
– Кто спорит?
– Ты споришь!!!
Дорога повела через широкий сквер, слева аллеи для выгула
собак, хотя эти четвероногие до-разумоносители скачут по всем газонам и
пристают к прохожим, посреди сквера на широкой заасфальтированной площадке
толпится народ. Знамен и плакатов не видно, головы не задраны кверху, напротив:
только спины с сильно оттопыренными задницами. Не может быть столько геев в
одном месте, я еще не успел понять, что же там такое, как Вавилов сказал
пренебрежительно:
– Игра в наперсток. Опять обирают лохов!
Из глубины толпы доносились голоса. Спины придвинулись,
пахло азартом и деньгами. Кто-то оглянулся, но услужливо с места не сдвинулся,
значит, просто зевака, лох, не подставной.
Прямо на тротуаре ловкий парень восточного типа виртуозно
двигал перевернутыми стаканчиками. Народ галдел, но глаза следили неотрывно, и,
едва руки остановились, один из толпы заорал радостно:
– Вот в этом!
Очень медленно наперсточник поднял стакан. Там серел пустой
асфальт. С глумливой улыбкой поднял другой стакан, тоже неспешно, а когда в
толпе раздался снова разочарованный вздох, поднял третий. Веселый красный шарик
выкатился такой крупный и заметный, что в толпе взвыли от досады.
– Еще? – спросил наперсточник.
Его наглые цыганские глаза пробежались по толпе с веселым
вызовом. В них было и пренебрежение: трусы, а не мужики, явно же побоитесь
рискнуть даже копейкой, не умеете жить красиво и размашисто…
– Давай, – отрубил один из толпы решительно. Он
сунул смятую бумажку ему в ладонь, пригнулся, вцепившись взглядом в стаканы,
стараясь видеть все три разом. – Давай!.. На этот раз…
Вавилов пихнул меня в бок. Похоже, парню дали пару раз
выиграть, если так завелся, вон даже взмок, глаза блестят как стекло, волосы
дыбом, согнулся, как зверь перед броском. Другие тоже хороши, разве что у
только что подошедших лица спокойные или скептические. Остальные тоже завелись,
глаза горят, даже дыхание учащенное, будто бегут и вот-вот прыгнут на
удирающего толстого жирного зайца…
Я почувствовал толчок. Вавилов прошептал, не отрывая взгляда
от ловких рук со стаканом:
– А давай ты?
– Что? – испугался я.
– Угадай, а?.. Вот утрешь всем нос!
– Да ты что? – ответил я, даже хотел отступить, но
уперся в чью-то широкую грудь. – Я в эти игры не играю.
– Да знаю-знаю. Ты в другие игры… С двумя бабами в
одной постели! Но показать им свой класс, а?
– Девкам?
– Да девкам я знаю, что ты показываешь. Этим покажи,
что ты можешь.
Я повернул голову, глаза Вавилова жадно следили за
играющими. Ухо дергалось, а пальцы подрагивали, словно сами передвигали
стаканчик.
– А что я могу?
– Ты же знаешь, о чем я говорю.
Он говорил, как змей, что вполз Еве между ног, но этот
гвалт, общее возбуждение уже подействовали, как глоток вина, как наркотик, я
чувствовал, не только возбуждение, азарт игрока, умело зажженный подставными в
толпе, но даже легкое головокружение.
– Не хотелось бы.
– Давай, – настаивал он. – Ты же все можешь!
Вон как конфликт весь просчитал, до последней минуты!
Я пробормотал:
– Да это случайность.
– Ну да, – возразил он. – Так и поверю! А с
чего так уперся рогами?
– Да так, – ответил я туманно, но нужно было
как-то объясниться, я сказал вяло, – ты пер как на буфет, а я не люблю
наглых. Ладно, дай присмотреться.
Но на самом деле я не столько присматривался к ловким
пальцам наперсточника, сколько вслушивался в себя. Старался уловить ту странную
нотку, тот неслышимый звук, который насторожил, подсказал уже дважды. Может
быть, конечно, это простая случайность, совпадение, но все-таки, все-таки если
не случайность, не совпадение…
Вавилов толкнул в бок. Голос был умоляющим, словно мы стояли
перед распахнутыми дверьми в форт Нокс, а я ленился пройти эту пару шагов.
– Так и не решишься?
Я заставил ноги сдвинуться с места. Наперсточник тут же
повернулся в мою сторону. Цыганистые глаза бесцеремонно оглядели меня с головы
до ног:
– Рискнете?
– Сколько? – поинтересовался я угрюмо.
