— Меня? — озадаченно переспросил я.
— Мадам настоятельно просила об этом.
Мы вдвоем спустились этажом ниже. Бриллиантовая Хильда возлежала на своей необъятной кровати в стиле рококо и беспокойно вертела головой. Так же беспокойно бегали по одеялу ее пальцы. Воздух в спальне был насыщен дурманящим ароматом множества цветов — их и тут хватало. Пока доктор обследовал Бриллиантовую Хильду, я смотрел сквозь щели в опущенных жалюзи на цветники внизу в парке и вспоминал свой отъезд после первого посещения этого дома. Зееберг проводил меня тогда к странному джипу, а я обернулся и окинул взглядом фасад дома. При этом обратил внимание на одно окно — очевидно, это было то самое, перед которым я сейчас стоял, — к стеклам которого прижались два лица — Хильды и ее медсестры Анны. Они приподняли занавеску и мгновенно опустили ее, как только почувствовали, что их заметили. Никогда еще не видел я на человеческих лицах выражения такого смертельного страха. Чего боится Бриллиантовая Хильда, подумал я тогда. И чего боялась медсестра? Разве Бриллиантовой Хильде теперь тоже грозит опасность? Видимо, грозит, раз они обе чего-то страшно боятся. Это было ошибкой с моей стороны. Смертельная опасность, как оказалось, грозила лишь одной из них. Но мог ли я быть в этом уверен?
Я услышал голос доктора и обернулся.
— …все в порядке, это всего лишь шок. Уважаемый коллега оставил вам тут прекрасные успокаивающие таблетки. Примите еще до его приезда две таблетки — на мою ответственность. — Поддерживая голову Хильды, он поднес к ее губам стакан воды, и она отпила глоток, чтобы легче проглотить таблетки. — Ну вот, а теперь уже через несколько минут вы заметите, что состояние ваше улучшилось, мадам.
— За что убили Анну? — прошептала Бриллиантовая Хильда. В постели на ней опять была та вязаная кофточка поверх ночной рубашки. И драгоценности.
— Этого мы покамест не знаем. А вы? Вы кого-нибудь подозреваете?
Она покачала головой.
— Мне необходимо вернуться наверх.
— Но господин Лукас пусть останется. Только на минуту. — Она просительно поглядела на доктора.
— Как вам будет угодно. Но долго говорить вам не следует. — Вернон направился к двери, бросив мне на ходу: «Пять минут».
Когда мы остались одни, Хильда жестом предложила мне подойти поближе и прошептала:
— Два миллиона.
— Что?
— Два миллиона марок. — Она цепко держала меня за пуговицу рубашки. — Я вам заплачу, если вы их всех выведете на чистую воду. — Она опять за свое.
— Да, фрау Хельман, конечно, — сказал я.
— Вы видите, я была права. Эти люди не останавливаются ни перед чем. Мой брат. Потом Килвуд. Теперь Анна. А завтра я… Я боюсь! Боюсь! — Она не отпускала мою пуговицу. Я еле высвободился.
— Я делаю все, что в моих силах. Полиция тоже.
— Полиция! Да она вообще палец о палец не ударит! Она ничего не умеет! Вы, господин Лукас, вы — единственный, кто что-то умеет! Умоляю вас, сделайте то, о чем я вас прошу, пока не поздно! Хотите получить эту сумму сейчас? Наличными или чеком?
— Я скоро у вас появлюсь, — сказал я. — Очень скоро. Мне нужно сначала переговорить с вашим исполнительным директором.
— С Зеебергом?
— Да. Где он сейчас?
— Сегодня утром он улетел во Франкфурт. Срочно понадобился в банке. Получил разрешение полиции покинуть Канны. Вернется через несколько дней. А что вам нужно от Зееберга?
— Это я скажу ему лично.
— Хорошо. Хорошо. И вы поможете мне, да? Вы схватите их и отдадите в руки правосудия? И позаботитесь о том, чтобы они все исчезли с лица земли — все-все-все!
— Конечно, фрау Хельман, — кивнул я.
От густого аромата цветов меня начало мутить. Как только она спит в этой комнате?
63
С Русселем и Лакроссом, которым теперь предстояло заняться рутинным расследованием этого нового убийства, я договорился, что буду звонить им каждые три часа. А вообще меня можно будет найти у мадам Дельпьер. Последнее я сообщил Лакроссу на ухо, и он только кивнул. Полицейская машина доставила меня в «Мажестик». Я отправил Густаву Бранденбургу две длинные кодированные телеграммы. В одной я сообщал об убийстве медсестры Анны Галина. Во второй просил срочно проверить, действительно ли Зееберг находился во Франкфурте, был ли он в банке или все еще находится в городе, каким рейсом он прилетел, а также — когда собирается вернуться в Канны. Ведь Густав столько раз хвастался, что может запросто подкупить множество людей. Вот пусть и докажет! Телеграммы я пометил словом «срочная», потом переоделся в своем номере и позвонил Анжеле. Вместо нее трубку взяла Альфонсина Пети, миниатюрная домработница, которая однажды обещала заключить меня в свое сердце.
— Мсье, мадам очень долго ждала вашего звонка. А сейчас вышла. Минут десять назад.
— Куда она направилась?
— Мне поручено сказать, что в церковь, — если вы позвоните, — ответила Альфонсина.
— Спасибо, — сказал я.
Когда я положил трубку, меня пронзила острая, совершенно неожиданная боль в левой стороне груди. Я скорчился. Но боль тут же прошла.
64
В маленькой русской церквушке было темно и прохладно.
В сумраке поблескивали только лики множества икон. Когда глаза мои привыкли к темноте, я увидел Анжелу. Она сидела перед большой темной иконой Богоматери рядом с поставцом для свечей. Анжела, видимо, поставила новую свечку и только что зажгла ее, потому что неотрывно глядела на ее пламя, молитвенно сложив руки перед грудью, как ребенок. Я подошел к ней, сел рядом и поцеловал ее волосы. Она не шелохнулась. Губы ее шевелились, беззвучно произнося молитву. Я не сложил руки перед грудью, но тоже стал смотреть на свечу, на ее пламя и на темную икону за ним и тоже начал молиться. На этот раз у меня получилось. Я просил Господа помочь нам и сделать так, чтобы Карин дала согласие на развод и я мог бы жениться на Анжеле.
Закончив молитву, я тихо сидел подле Анжелы, закрывшей глаза и совершенно ушедшей в себя. Я услышал шаги за спиной, но не обернулся. Я ждал, пока Анжела открыла глаза, взяла меня за руку и встала. У входа в церковь молодой священник прикреплял кнопками объявления к черной доске. Мы подошли к нему. Он с улыбкой наклонил голову.
Анжела остановилась, не сводя глаз с его лица.
— Могу ли я чем-то помочь вам, мадам? — приветливо спросил молодой священник. На нем была длинная ряса, а волосы свободно ниспадали на плечи. Глаза у него были серые и очень красивые, а голос звучал спокойно, в нем чувствовалась бесконечная доброта и сила этого человека.
— Пьер, — тихо сказала Анжела, — ведь это вы. Я сразу узнала ваш голос. Да, это конечно вы и есть.
— И кто же это я? — В одичавшем саду играли дети, и их звонкие и радостные крики проникали даже в тихую церквушку.
