12
Все было белое. Белое и очень яркое. Очень робко и очень медленно я попытался вздохнуть. Получилось без всяких усилий. Не было больше боли, тиски исчезли. Я осторожно открыл глаза, и они быстро привыкли к белизне и яркому свету. Я лежал на кровати в одежде, но без обуви. Рядом с кроватью сидел крупный мужчина с широким лицом и волнистыми волосами и внимательно смотрел на меня. Он был похож на художника или поэта. На вид ему можно было дать лет пятьдесят.
— Ну, вот и все, — сказал он.
— Кто вы?
— Я доктор Жубер. Вы здесь в больнице Бруссаи.
— В больнице?
— Да, мсье Лукас.
— Откуда вы знаете, как меня зовут?
— Господин, который вас к нам доставил, назвал мне ваше имя.
— Мсье Тильман?
— Да. Он некоторое время еще подождал, но потом все же уехал: у него была назначена встреча. Он потом позвонит. В его машине у вас…
— Да. — Я взглянул на Жубера. — Который сейчас час?
— Девять вечера, мсье. Некоторое время вы как бы… отсутствовали. Я сделал вам инъекцию, когда вас привезли. Против… приступа. Но сейчас все прошло, да?
— Все прошло.
— Полагаете, что сможете встать?
— Не знаю.
— А вы попробуйте.
Я попробовал. Будто и не было никогда этой страшной боли в ноге, будто не случилось со мной сердечного приступа. Доктор Жубер с улыбкой смотрел на меня. Он тоже встал.
— Ну вот и чудесно!
— Да, — сказал я, — чудесно.
— Мсье Лукас, но ведь это случилось с вами не впервые.
Я замялся.
— Я обязан соблюдать врачебную тайну, так что не беспокойтесь.
К этому доктору я тотчас проникся доверием.
— Да, не впервые, — признался я и рассказал ему о прежних приступах, об обследовании у доктора Беца, попросту обо всем. — Этот доктор в Дюссельдорфе сказал, что у меня Claudicatio intermittens.
— Что соответствует действительности, — подтвердил Жубер. — И больное сердце. Я посмотрел, какие лекарства он вам прописал, — упаковки выпали у вас из кармана, когда мы доставили вас в палату. Сегодняшний приступ был особенно сильный.
— Самый сильный, господин доктор. Что мне теперь делать? Значит, моя болезнь усилилась?
— Не знаю, как она протекала раньше, когда вас обследовал немецкий врач. Было ли у вас в последнее время много волнений?
— Да, — сказал я. — Очень много. Кроме того, я курил, — вы ведь наверняка хотите это знать, очень много работал и много ездил. Мне необходимо продолжить мою работу. Мне нельзя сейчас расслабиться. И… господин доктор, никто не должен знать, что со мной! Ни одна душа! В том числе и мсье Тильман, который меня сюда привез.
— Я же вам сказал — я обязан соблюдать врачебную тайну. Без вашего особого разрешения от меня никто ничего не узнает.
Я вздохнул с облегчением.
— Тогда у меня есть к вам просьба.
— Да?
— Не сможете ли вы обследовать мою ногу и сердце — прямо сейчас — и сказать мне, как обстоят дела?
— Именно это я и собирался вам предложить, — сказал он.
— И скажете мне всю правду без обиняков, доктор Жубер?
— Пойдемте, — бросил он в ответ.
Он повел меня по больнице и заходил со мной в разные кабинеты, где мне сняли электрокардиограмму и провели ряд других исследований. Потом он сам очень внимательно обследовал мое сердце и прежде всего ногу. Я обратил внимание, что он щупал пульс на обеих ногах. Через час все было кончено. Мы прошли в его кабинет, где кроме заваленного бумагами стола и заставленных книгами полок стояло всего два кресла и кровать, на которой он, наверное, спал, когда у него бывали ночные дежурства. Я сел.
— Итак?
— Вы хотите знать правду, мсье Лукас?
— Разумеется.
— Всю правду?
— Ну, конечно же, всю!
— А вы уверены, что в состоянии ее вынести?
— Уверен, — сказал я. — Чего я не мог бы вынести, это дальнейшего пребывания в неизвестности.
— Ну, хорошо… Тогда… — Он задумчиво посмотрел на меня, потом выражение его глаз изменилось, они стали ясными и серьезными. — Вы больны, мсье Лукас. Тяжело больны. Я говорю вовсе не о вашем сердце. Там развивается Angina pectoris, то есть грудная жаба, но ее, я надеюсь, с помощью нитростенона и других лекарств, если понадобится, нам удастся удерживать в определенных границах. По-настоящему плохи дела с вашей левой ногой.
— Вы имеете в виду левую стопу?
— Нет, к сожалению, речь идет о всей ноге. Вплоть до бедра. Левая нога очень плохо кровоснабжается. Ни одной сигареты больше!
— Да-да, конечно… Продолжаете же, продолжайте!
— Что ж, продолжать так продолжать. — Он неотрывно смотрел мне в глаза. — Ваша левая нога пропала.
— Что значит «пропала»? — спросил я, сразу остыв и успокоившись.
— Это значит, что придется ее ампутировать — не позже, чем через шесть месяцев, а может, и намного раньше.
— Ампутировать?
— Вы же сказали, что в состоянии вынести всю правду.
— А я и вынесу. Но ампутировать? Разве нет другого способа?
— Нет, мсье Лукас. Даже если вы не выкурите больше ни одной сигареты. Даже если начнете жить благоразумно и избегать каких-либо волнений. Боли в ноге вернутся. И будут все сильнее. Сегодняшний приступ не идет ни в какое сравнение с тем, что вас ожидает. Такие боли вы просто не сможете вынести.
— А может, и вынесу.
— Нет, — отрезал он.
— С помощью болеутоляющих. Есть же сильные средства?
— Не имеет смысла. Вашу ногу придется ампутировать. Придется, мсье.
— Но почему, если я смогу выносить боль — с помощью лекарств?
— Потому что тогда начнется некроз тканей. Если ногу не ампутировать, вы умрете от гангрены, мсье Лукас.
Я промолчал. Мы все еще смотрели друг другу в глаза.
— Это было жестоко с моей стороны.
— Да. Но я, тем не менее, благодарен вам. Я очень благодарен вам, доктор Жубер.
— Вы сказали, что можете вынести правду. Вот вы ее и получили.
— И вы клянетесь, что никому не скажете ни слова?
— Клянусь, — сказал доктор Жубер.
13
Портье в «Мажестик» сообщил мне, что мне звонили.
— Вас просил немедленно позвонить ему мсье Тильман.
— Спасибо.
