Я поднялся в свой номер. Эта ночь тоже была очень теплой. Я сел к телефону в гостиной и попросил соединить меня с отелем «Карлтон». Там меня соединили с Тильманом. Голос его звучал растерянно:
— Мне необходимо было уехать. У меня была назначена встреча с президентом полиции, а в больнице сказали, что вы не скоро придете в себя. Что это было с вами, скажите Бога ради!
Я засмеялся.
— А ничего! Абсолютно ничего! Доктор сказал, это все от жары. Просто я не привык к ней. И слишком много мотался по городу нынче. Небольшой сосудистый коллапс.
— Это в самом деле вся правда?
— Что это значит? Конечно, это вся правда! Доктор Жубер обследовал меня с головы до ног. Выписал мне лекарство. Рекомендовал мне поменьше находиться на солнце. В остальном я вполне здоров.
— Это точно?
— Вы мне не верите? Да я клянусь вам, что это правда! В конце концов, доктор Жубер тоже мне поклялся.
— Ну, хорошо, все в порядке, не обижайтесь. Во всяком случае, у меня камень с души свалился. Вид у вас, когда вы потеряли сознание в моей машине, был поистине ужасный.
— Но теперь вы можете больше за меня не тревожиться.
— Да? Ну хорошо, теперь я спокоен.
Я подумал, что сейчас был самый подходящий момент вновь заговорить о деле:
— Я не успел ответить вам на ваше предложение, дорогой мсье Тильман. Я полностью понимаю, в какой трудной ситуации вы находитесь и как от этого страдаете. По вашему лицу это даже заметно.
— Неужели заметно? — голос его звучал подавленно.
— Да. Вы слишком порядочный человек, чтобы получать удовольствие от такого задания. Тем более я сожалею, что не смогу выполнить вашу просьбу. Ведь и у меня есть задание. И совесть — как и у вас. Я не смогу сделать то, о чем вы меня просили. И говорить с Кеслером тоже не имеет смысла. Он ни за что не согласится участвовать в чем-либо подобном.
Последовало длительное молчание.
— Мсье Тильман! Вы слышали, что я сказал?
— Каждое слово. Это была всего лишь попытка. В моем положении приходится прибегать ко всем способам. Я мог бы представить себе, что вы не… — Тильман вздохнул. — Плохо только, что я предвижу, как все это кончится.
— Как же?
— Наверняка не так, как бы вам и мне хотелось, мсье Лукас, — сказал он грустно. — А так, как хочется важным господам наверху, да, вероятно, так. И так, как хочется еще разным людям. Это я четко себе представляю. Поэтому мои усилия в конце концов увенчаются успехом. Успехом, который мне внушает отвращение. А вы, мсье, вам придется… Давайте закончим этот разговор. Каждому придется делать то, что велит ему долг. И я, несмотря на все, чрезвычайно вам благодарен.
— За что?
— За вашу моральную позицию.
Ох, уж эта моя позиция…
Положив трубку, я принял душ, надел халат и сел на балконе перед одним из огромных окон. Передо мной раскинулся бульвар Круазет, его огни, за ним море и вся уже так знакомая мне чудесная картина чудесного города. Я еще мог сидеть на балконе. Я еще мог работать. Я еще мог зарабатывать. У меня пока были обе ноги. На моем банковском счету еще лежали деньги. И я еще получал жалованье.
Еще.
Но все предопределено, думал я. Несчастье и гибель. Одиночество, нищета и конец всему. Может, при всем том даже хорошо, что Анжела поверила моей жене, а не мне, что Анжела подвела черту под нашей любовью, потому что не доверяет мне. Сейчас это кажется тебе катастрофой, старик, сказал я сам себе, но с расчетом на далекое будущее — а что это такое — «далекое будущее», — ну, скажем, с расчетом максимум на шесть месяцев это, вероятно, единственно возможное решение. Наверняка где-то там наверху есть Бог, он и направляет все в нужное русло. Обычно мы не сразу понимаем, по какой причине что-то происходит. Но теперь, теперь я понял. Я вижу Тебя насквозь, Всевышний. И кажется, Ты даже желаешь мне добра. Ибо как бы я мог вынести рядом с Анжелой эти шесть месяцев — теперь, когда я знаю правду о себе. Как бы вынесла ее Анжела, а ведь когда-нибудь мне пришлось бы поставить ее в известность. Держалась бы она, конечно, очень храбро, стала бы меня утешать и говорить, что ампутация ноги не сможет ничего изменить в наших чувствах. Да, так она сказала бы, если бы еще любила тебя, старик, сказал я сам себе, если бы сегодня сама не положила конец этой любви. Ах, долго ли ладилась бы жизнь с одноногим мужем, который на многие месяцы осужден сидеть без работы — если вообще когда-нибудь сможет работать? Ибо им, разумеется, придется отправить тебя на пенсию, сказал я себе, им просто ничего другого не останется. Анжелы ты лишился. Жену ты бросил. И готов скорее подохнуть, чем вернуться к ней. Что ж, и подохну, но в одиночестве, прошу покорно, в одиночестве. Как это будет? И где? Деньги на моем банковском счету быстро иссякнут. А пенсия будет намного меньше жалованья. Да и Карин должна получить от нее свою долю — в случае, если так и не согласится на развод, а она никогда не согласится, если у меня отнимут ногу и она решит, что я, вероятно, скоро помру и тогда ей достанется все, что у нас было, — квартира, мебель, страховка, словом, все. С другой стороны, если бы Анжела, допустим, сегодня не подвела бы черту под нашими отношениями, как я, нетрудоспособный или ограниченно трудоспособный, мог бы обеспечить их финансовую сторону? Компания «Глобаль» не стала бы меня держать, это исключено. В моем деле нужны обе ноги, чтобы быстро передвигаться по земле. Следовательно, кем бы я мог работать? И какие гроши зарабатывать? В конце концов я бы стал Анжеле в тягость. Нет-нет, ты все очень мудро устроил, Господи. Хотя я уже сейчас оказался в конце пути. В самом конце — и без Анжелы. Вероятно, я заслужил кару. Скорее всего за то, что так безжалостно бросил Карин. Так жестоко. Какова бы она ни была. За это. Вероятно, за это.
Было уже поздно, бульвар Круазет лежал подо мной тихий и пустынный. Часы летели. А я все думал и думал об одном: нога сейчас совсем не болит, кажется, что с ней все в порядке. Вот только максимум через шесть месяцев ее придется ампутировать. Существуют очень хорошие протезы. И может быть, после длительной тренировки удастся кое-как передвигаться. Но с трудной работой я все равно не смогу справиться. Удивительно, подумал я, как в этой жизни все может рухнуть в течение одного дня. Все. Любовь, счастье, сама жизнь.
Так я сидел и думал, но временами весь содрогался от любви и тоски по Анжеле. И от горя, что все между нами кончилось. О да, эти чувства часто накатывали на меня в ту ночь. Но потом в голову опять лезли вполне прагматичные мысли о деньгах, протезе, потере трудоспособности и нищете. Конечно, думалось и о том, что доктор Жубер мог и ошибиться. Но я всякий раз тут же себя одергивал: если врач с такой уверенностью ставит такой страшный диагноз, значит, у него есть на то веские основания. Так что, старик, проглоти эту горькую пилюлю, говорил я себе, и смирись: так выглядит твое будущее. Ты не знал, что такое счастье. Ты это узнал. Счастье длилось недолго. Больше Бог не дал. Только так недолго. А теперь опять все в прошлом. Ты теперь одинок, и таким и останешься. Как это сказано в «Ричарде Третьем»: «Отчайся и умри!»
