— Клермон и Абель — это фигуры, стоящие за самым крупным во Франции концерном, производящим электронику, — сказал Тильман. — Вы не знаете этих имен, потому что оба стараются по мере возможности держаться в тени. Бессмысленно было бы теперь не сказать вам всей правды, мсье Лукас, потому что вы обязательно стали бы сами расспрашивать и только наделали бы лишнего шума. Этот промышленный гигант очень близок к правительству — разумеется тут играют роль военные заказы, но есть и другие причины. Клермон и Абель — я знаком с ними лично, а их досье помню наизусть — из-за махинаций компании «Куд» попали в затруднительное финансовое положение. А также испытали трудности со сбытом. Деньгами правительство может помочь. Но на рынок оно бессильно повлиять в интересах Клермона и Абеля, если «Куд» постоянно сбивает цену, выпускает более дешевую продукцию и старается захватить монопольное положение на рынке. Хельман хорошо знал их обоих. Они в самом деле были друзьями. Теперь их дружба кончилась.
— Но все в один голос твердят, что он ездил на Корсику для деловой встречи с друзьями, — сказал я…
Одна из шлюх, светловолосая и большеротая, в третий раз продефилировала мимо нас. Она с улыбкой поглядела на нас, потом пожала плечами и двинулась дальше.
— Лишь очень немногие знают правду, мсье Лукас.
— Так что же хотели эти двое от Хельмана?
— По их словам эта встреча была намечена уже давно. Они хотели попросить Хельмана, чтобы компания «Куд» прекратила загонять их в угол и дала им и их продукции шанс на выживание. Они взывали, как они выразились, к его совести…
— Вы говорили с обоими?
— Да, и подробно. В Париже. У меня нет никаких оснований не доверять тому, что они сказали. Когда Хельман заявил, что не может делать то, что хочет, они стали… Гм… наседать на него.
— В каком отношении?
— Как и тот неизвестный нам банкир, который бесцеремонно одернул Хельмана в отеле «Франкфуртер Хоф», Клермон и Абель тоже знали о тех финансовых операциях, которые Килвуд вместе с Хельманом предпринимал от имени всей группы «Куд». Они… ну, ладно, скажу прямо: они угрожали предать эти операции гласности, если Хельман поведет себя по отношению к ним неблагородно и не примирится ради этого с неизбежным конфликтом с его партнерами по группе «Куд». В конце концов, он был свободным человеком. И не обязан был делать все, что требовал от него Килвуд.
— И он отказался?
— Со слезами.
— Что?
— Он по-настоящему плакал, это утверждают и Клермон и Абель. Они говорят, что он был потрясен до глубины души. Он сказал, что наоборот — это он испытывает постоянное давление и вынужден делать все, что требует от него Килвуд, буквально все, — и что поэтому он не может помочь Клермону и Абелю.
— Минуточку, — прервал я его. — Но ведь если Хельман погиб, это не решило проблем Клермона и Абеля! Банк Хельмана, его наследники и члены группы «Куд» могли продолжать вести прежнюю политику или именно это и делают.
— До сих пор они ничего такого не делали, — возразил Гастон Тильман и поглядел вслед блондинке, вновь продефилировавшей перед нами. — Просто беда. Такая молодая. Такая красивая. Такая здоровая и свежая. Через десять лет она будет выжата, как лимон, и ее ласки будут стоить десять франков, а то и вовсе заболеет или умрет.
— А вы романтик, — усмехнулся я.
— Нет, я не романтик. Просто я хочу, чтобы люди были немного счастливее, причем все. Если бы я мог, я бы стал помогать всем несчастным.
— Но может быть, помогаете хотя бы некоторым?
Помолчав, он отвернулся и кивнул.
— Насколько это в моих силах, — очень тихо сказал он.
— Тогда вы выбрали не ту профессию, мсье Тильман!
— Да, — сказал он, — я знаю. — И повторил: — До сих пор группа «Куд» не сделала ничего такого, что было бы направлено против Клермона и Абеля и их предприятия. Ничего такого не сделал и банк Хельмана в лице исполнительного директора Зееберга. Прежние интриги прекратились.
— В глазах любого постороннего это должно создавать впечатление, будто Клермон и Абель только потому могут теперь вздохнуть свободно, что решились убрать с дороги строптивца Хельмана.
— Впечатление, может быть, и создается. Но на самом деле это не так.
— Почему?
— Потому что Клермон и Абель — национальное достояние. Если вы обвиняете их в убийстве, это значит, что вы тем самым обвиняете в убийстве правительство Франции.
— Что ж, случалось и такое, когда людей устраняли по заказу правительства.
— Разумеется.
— И тем не менее, высшие инстанции договорились поручить одному из высокопоставленных правительственных чиновников, а именно вам, спустить это дело на тормозах, привлекая как можно меньше внимания. А мы все должны делать то, что вы от нас потребуете. Ведь вот как обстоят дела.
— Именно так, мсье Лукас. Как я уже сказал, мсье Тенедос — очень умен… Знаете, с тех пор, как я взвалил на себя это дело, я все время вспоминаю одно место из произведений одного немецкого автора, которого я ценю больше всех остальных. Этот автор — Георг Кристоф Лихтенберг.
— И как оно звучит? — спросил я.
— «Дождь лил так сильно, что все свиньи стали чистыми, а все люди — грязными». Это дело, мсье Лукас, — самый сильный дождь из всех, под какие мне доводилось попасть.
27
Я сидел рядом с Анжелой на тахте перед застекленной стеной. Мы выключили телевизор после полуночи, распечатали бутылочку «Реми Мартин», и я рассказал Анжеле все, что я увидел и узнал за день.
— Да, я знаю Марселя, этого говорящего попугая, — сказала она. — Я была несколько раз в «Эден Рок» с друзьями.
— Как ты думаешь? — спросил я. — Тильман говорит правду?
— Я видела его мельком и почти не разговаривала, — сказала Анжела. — Но он произвел на меня впечатление кристально чистого человека. Не думаю, чтобы он мог солгать, даже если и пытается.
— Мне тоже так кажется. Но тогда я топчусь на одном месте. И не продвигаюсь ни на шаг вперед.
— А этот налоговый инспектор из Бонна, этот…
— Кеслер? То же самое. С разрешения Тильмана я позвонил ему и Русселю и рассказал ему про Клермона и Абеля. Руссель все еще взбешен опекой из Парижа. Кеслер реагировал намного спокойнее и, как и ты, сказал, что верит тому, что говорит Тильман.
— Вот видишь. — Она провела рукой по моим волосам. — Давно не мыты.
— Завтра утром пойду в парикмахерскую.
— Я сама помою тебе волосы!
— Ты с ума сошла.
— Почему?
— Никогда еще женщины не мыли мне волосы.
— Значит, у тебя были странные женщины. А я вымою. Или тебе это неприятно?
