— Сколько? Сорок сигарет в день? Пятьдесят?
— Пожалуй все шестьдесят.
— С этим надо кончать. — Он остановился передо мной и говорил мне прямо в лицо. От него пахло мятными таблетками и какой-то дорогой туалетной водой. — Кончать немедленно. Вы вообще должны бросить курить. Ни одной сигареты или чего-то еще. Это нелегко, но я этого требую. Иначе…
Он сделал многозначительную паузу.
— Что «иначе», доктор?
— Иначе вы сможете через год подать прошение о досрочном назначении пенсии. Если, конечно, вам повезет, и вы все еще будете живы.
Я вскочил и при этом столкнулся с ним.
— Что это значит? Неужели ЭКГ так плоха, что вы…
— Садитесь. Ваша ЭКГ плоха. Не катастрофично плоха, но все же очень плоха по сравнению с ЭКГ, снятой в 1971 году. — Он задал мне кучу вопросов, на которые мне надо было бы ответить «да». Он был хороший врач. «Глобаль» не наняла бы бездарного.
— У вас часто бывали приступы?
— Какие приступы?
— Я имею в виду сердечные приступы. Настоящие болевые приступы с обильным потовыделением, затрудненным дыханием и чувством страха, очень сильным чувством страха. — И он опять принялся тереть пальцами настольный фаллос.
— Ну, знаете ли… Никогда, господин доктор, я говорю чистую правду! Никогда ничего подобного не было!
— В самом деле не было?
— Зачем мне вас обманывать?
— Об этом стоило бы вас спросить.
— Послушайте, у меня с фирмой очень приличный контракт. Если я выйду на пенсию, я буду получать четыре пятых моего теперешнего жалованья, а оно у меня очень большое. Вот я и спрашиваю: зачем мне вас обманывать? — Надеюсь, он не станет наводить справки на фирме, подумал я. Потому что это была чистая ложь. При выходе на пенсию я должен буду получать всего треть прежнего оклада. Мне необходимо было во что бы то ни стало убедить его не начинать бить тревогу на фирме.
— Ну, хорошо, у вас, значит, еще не было стенокардических приступов.
— Как они называются?
— Стенокардические. Бывают при недостаточном кровоснабжении сердца. Если не бросите курить, узнаете, что это такое, это я вам гарантирую. Очень неприятная вещь, скажу вам по секрету.
— Я брошу курить, господин доктор, приложу все усилия.
— А с ходьбой вы не испытываете затруднений?
— Не понимаю вопроса.
— Как у вас с ногами? Не болят?
— Нет.
— И при быстрой ходьбе тоже?
— Никогда!
— В особенности левая. — Одним пальцем он непрерывно постукивал по головке фаллоса.
— Ничего похожего, господин доктор. — Я рассмеялся. Никогда еще мне не было в такой степени не до смеха.
— Тянущие боли в левой ноге, — настаивал он. Палец его уже барабанил по фаллосу.
— Да нет же!
— Ощущение, будто левая нога тяжелеет так, словно она свинцовая.
— Об этом я бы вам сразу сказал, господин доктор!
— Вот именно — сказали бы? — Он посмотрел на меня долгим взглядом, потом отошел к окну и стал глядеть на дождь. — А тянущая боль в левом боку? — спросил он.
— Нет.
— В левом боку, радиирующая в левое предплечье и руку?
— Никогда в жизни!
О, «Гонконг-Хилтон», о, Хань Юань, о, «Любвеобильный сад»!
— Скажите, господин Лукас, а ощущения, что вы вдруг состарились, тоже у вас никогда не было?
Я ухмыльнулся.
— Состарился? Да я бодр, как никогда! Сегодня же вылетаю в Канны. А две недели назад был в Гонконге. Состарился? Смешно!
— Это совсем не смешно, — тихо сказал он. Я вдруг заметил, что отражаюсь в оконном стекле — из-за пасмурной погоды на столе горела лампа, свет от которой падал на меня. Значит, Бец хорошо видел мое лицо, даже стоя ко мне спиной. — У вас бывают приступы слабости. — Это прозвучало как утверждение.
— Да нет же!
О Боже, он перечислил один за другим все мои симптомы.
— А головные боли?
— Никогда в жизни не было.
— Усталость, нежелание работать?
— Спросите моего шефа! Никогда я столько не работал, как в последние годы!
— Вот именно, — сказал Бец. Потом вздохнул. — Вы плохо переносите жару?
— Ничего подобного.
На душе у меня уже кошки скребли. Но я продолжал весело ухмыляться — ведь он видел мое лицо в оконном стекле.
— Вам трудно на чем-то сосредоточиться?
— Ни в малейшей степени.
Он повернулся, пересек всю комнату, лавируя между скульптурами, словно горнолыжник на слаломе, поправил косо висевшую на стене маску, вернулся к письменному столу и сел на свое место.
— Ну, хорошо, господин Лукас, возможно, вы сказали мне правду…
— Позвольте, позвольте!
— Не надо. Не надо искусственно себя взвинчивать. — Он очень серьезно поглядел мне в глаза. — А возможно, и солгали. Этого я не знаю. Я не могу заглянуть в ваши мысли. Но я вижу эту ЭКГ. Вы летите в Канны?
— Я обязан туда лететь.
— Все обязательства относительны.
— Но дело очень срочное.
— Все срочные дела отпадут, если вы умрете.
— Господин доктор, пожалуйста, не говорите так, в самом деле! Я совершенно здоров! Я сейчас работоспособнее, чем раньше. И чувствую себя моложе, чем раньше. Более отдохнувшим. — Сплошное вранье. А почему я, собственно, врал? Почему не поднял лапки кверху и не сказал правды? Потому что тогда меня отставили бы от работы и весьма вероятно отправили бы на пенсию. И мне пришлось бы жить, ограничивая себя во всем. Вместе с Карин. Навсегда вместе с ней.
— Ну, хорошо, — между тем сказал доктор Бец. — Мы с вами топчемся на месте. Вы полетите в Канны. Но по-настоящему бросите курить, иначе подвергнете себя смертельной опасности, и все симптомы, которых у вас, по вашим словам, никогда не было, у вас появятся, можете быть уверены. Лучше было бы, если бы они у вас уже были.
— Почему это?
— Потому что тогда вы вели бы более разумный образ жизни и наверняка бросили бы курить. Но пусть будет по-вашему. Если в Каннах — как-никак смена климата, новое напряжение — итак, если в Каннах появятся эти симптомы, тем паче приступ, немедленно возвращайтесь в Дюссельдорф.
— Обещаю вам это, — сказал я, а сам подумал: «Черта с два».
— Не нужно мне ничего обещать. Я обязан известить фирму о результатах обследования. Разрешит ли она вам продолжить работу в Каннах, я не знаю. — Плохи мои дела. — Правда, в большинстве случаев фирма поступает согласно моим рекомендациям, лишь когда речь идет о руководителях и трудно заменимых ответственных сотрудниках. — Это звучало уже лучше. — Вы не относитесь к руководству фирмы. Смогут ли вас в случае необходимости кем-то заменить?
