Я остановился, как бы любуясь этим видом, а на самом деле потому, что моя левая нога начала болеть. Проглотив две таблетки, я пошел дальше налево, потом повернул направо и шел до проспекта Порт д’Орэ, где опять свернул направо. Слева на маленькой площади я увидел эти ворота д’Орэ. Это были останки некогда грандиозного сооружения. Одноногий скрипач упомянул про эти ворота и сказал мне, что построены они в четвертом веке еще римлянами и что там, где теперь остались лишь каменные развалины, некогда была гавань. Через несколько шагов я оказался на бульваре Сальварелли. Кроме нищего скрипача я не видел ни одного человека, только двух собак и одну кошку, лежавших в тени старых домов прямо на мостовой. Кошка лежала тихо и недвижно, а собаки тяжело дышали, высунув от жары язык. Ставни на всех окнах были закрыты. Казалось, я приехал в мертвый город.
Дом под номером 121 имел всего два этажа и был выкрашен в отвратительный зеленый цвет. Из вывески на доме следовало, что в нем находится паровая прачечная Лери. Входная дверь была заперта. Я сильно постучал и долго стоял на самом солнцепеке, вытирая платком пот со лба и шеи. Нога продолжала болеть. Мне пришлось колотить в дверь не меньше пяти минут, пока наконец за дверью не послышались приближающиеся шаги. Мужской голос спросил:
— Кто там? Назовите свое имя.
— Роберт Лукас.
В замке повернулся ключ, дверь отворилась. Передо мной стоял молодой богатырь, гора мускулов в жилетке и трусах, в носках и ботинках. Наверняка на две головы выше меня.
— Ну, так что, Роберт Лукас?
— Меня тут ждут.
— Кто?
— Мадемуазель Монье.
— Опишите-ка.
Я описал ее, как мог. Когда я упомянул гнилые зубы, великан кивнул.
— Пошли. — Он запер за мной дверь и повел меня через четырехугольный двор, в котором стоял старый грузовик и несколько ржавых остовов, бывших некогда машинами. Мы подошли к наружной лестнице, ведшей на галерею второго этажа, обрамлявшую весь двор. Я увидел, что окна и двери всех жилых помещений выходили в эту галерею. — Первая дверь как подниметесь по лестнице. Постучите три раза, два коротко, один длинно.
Я поднялся по ржавой железной лестнице. Ветхие ступеньки позвякивали под ногами. Галерея была каменная. Я остановился перед первой дверью и постучал два раза коротко, один длинно. Дверь тотчас открылась. В проеме стояла Николь Монье. Я узнал ее, но постарался не выказать свои ощущения. Она была без макияжа, лицо было серое, черные волосы всклочены, глаза покраснели и опухли от слез. Сейчас Николь Монье уже не плакала. Ее лицо застыло, как маска. Она казалась старухой.
— Входите, — сказала Николь Монье. Я вошел в грязную, захламленную кухню с низким потолком. Потом мы с ней прошли в комнату, такую же грязную и захламленную, в которой стояла двуспальная кровать. Над кроватью висела олеография, изображавшая распятие Христа. Кроме кровати в комнате были еще два расшатанных стула, шкаф и стол. При закрытых ставнях в комнате было сумрачно и очень тепло. На Николь был серый халат, накинутый прямо на голое тело. Ноги были босые. Я скинул левый туфель, так как нога разболелась уже ни на шутку.
— Давайте сядем, — сказала Николь.
Мы сели на шаткие стулья возле стола рядом с неубранной постелью. На столе лежали фотографии. Рядом стоял портативный магнитофон. Провод от него тянулся к нижней розетке.
— Мне в самом деле очень жаль, что это произошло, — сказал я.
— Мне тоже. Алан был мерзавец, но я его любила. Теперь его нет. И я осталась совсем одна. — Теперь она уже не старалась скрыть от собеседника свои гнилые зубы.
— Что вы собираетесь делать?
— Удрать отсюда, — сказала она. — Что же мне ждать, когда они придут и меня тоже укокошат. Хозяева этого дома — наши друзья. Но дольше мне нельзя здесь оставаться.
— Куда же вы направитесь?
— Куда глаза глядят. Лишь бы подальше отсюда. Уеду из Франции. Для этого мне и нужны деньги. Вы их принесли?
— Да.
— Покажите.
Я показал ей пачки банкнот, которые лежали у меня в кожаной папке, подаренной Анжелой.
— А сигареты у вас не найдется?
— Я бросил курить.
— Ну, нет, так нет, — махнула она рукой. — Давайте к делу. Вы, наверное, торопитесь?
— Да.
— Я тоже. Слушаете внимательно. Тогда, когда я вам сказала в баре отеля «Мажестик», что я могла бы продать вам всю правду, я вас не обманывала. Она уже была у нас с Аланом в руках. Алан послал меня договориться с вами. Я бы встретила вас в той квартире в «Резиденции Париж» и все вам рассказала, если бы мы не видели, как вас избили.
— Вы это видели — Алан и вы?
— О том и речь. И Алан счел, что сейчас этого делать нельзя, слишком опасно. Мол, если вы сейчас подниметесь к нам и все узнаете, то бомба взорвется, и мы пропали. Потому что они сразу догадаются, откуда вам все это известно.
— Кто «они»?
— Ну, те, другие.
— Кто эти другие?
— О, Господи, не забегайте вперед!
— Извините.
— Да ладно уж. Просто нервы у меня сдали. У вас тоже?
— Да.
— Представляю себе, — сказала женщина, которую я помнил такой красоткой. Теперь же передо мной сидела сущая развалина. — Хреновое это дело, и для вас тоже. Ну, что тут скажешь? Мне нужно исчезнуть, для этого мне нужны ваши деньги, а вам нужна правда. Во всяком случае, Алан тогда сказал: «Так дело не пойдет. Этого мужика встречу я. А тебя здесь как бы нет». Я ведь сидела в шкафу, когда Алан водил вас по квартире. В зеркальном шкафу, что стоял в спальне, помните?
— Но ведь я в него заглядывал, — вяло заметил я.
— А в его задней стенке есть раздвижная дверца, через которую входишь в небольшой чуланчик, которого снаружи не видно. Он встроен между двумя стенами.
— Если бы меня не избили, вы бы разговаривали со мной в спальне, а Алан сидел бы в этом чуланчике, да?
— Да.
— Вы всегда так делали, когда к вам приходили клиенты?
— Не всегда. Но часто. Если хотели кого-нибудь шантажировать. Или если я боялась клиента. Во всяком случае, после вашего визита Алан испугался и решил, что нам надо на какое-то время исчезнуть. Мы переезжали с места на место, под конец осели здесь. Отсюда Алан связался с этим Зеебергом.
— С кем?!
— С Зеебергом, этим малым из банка Хельмана. Да вы ж его знаете!
— Конечно я его знаю. Но что и Алан был с ним знаком…
— Алан знал их всех, всю эту шайку-лейку. Вот это мы и хотели вам продать. Именно вам, а не кому-нибудь из них! Слишком опасно, всегда говорил Алан. А вы, вы не были нам опасны, вы охотно заплатили бы — в интересах своей фирмы. — Николь погрузила пальцы в свою всклокоченную гриву. — Так говорил тогда Алан. А потом заболел манией величия. Захотел выбить из Зееберга миллион. Минимум миллион. По телефону делал ему намеки. Они хотели встретиться в Старой гавани прошлой ночью. Материал он, конечно, с собой не взял.
