— Или ты другого мнения? Тогда скажи! Я не хочу, чтобы ты думал, будто с тобой обошлись несправедливо. Чего ты добился? Скажи!
— Ничего, — приниженно выдавил я, думая о содержимом большого сейфа в «Мажестик». — Абсолютно ничего.
— Устроил себе шикарную житуху, вместо того, чтобы заниматься делом, не вылезал из постели этой…
— Густав, — поспешил я прервать его словоизвержения, — если ты скажешь еще хоть слово, я выбью все твои вонючие зубы. — Я поднялся со стула. Он недоуменно глядел на меня. Такого он меня еще не знал. Сигара чуть не вывалилась у него изо рта, он подхватил ее в последний момент. Зола посыпалась на его отвратительную рубашку. — Ты никогда больше ни слова не скажешь об этой женщине, понял? Или попрощаешься со своей вставной челюстью. Я сильно врежу тебе по морде, сволочь ты такая, даже если это будет последним деянием в моей жизни. Дошло, наконец?
Он ухмыльнулся.
— Больше ни слова об этой даме. Любовь — небесная сила. У тебя теперь будет пропасть времени на любовь. Могу сообщить тебе радостную весть: с сегодняшнего дня ты освобожден от работы в компании. «Глобаль» — порядочная фирма. И поступает по отношению к тебе порядочнее, чем ты заслуживаешь. Она не хочет просто вышвырнуть тебя за порог. Тебя отправляют на досрочную пенсию на основании медицинского заключения, которое представил доктор Бец. А вовсе не потому, что ты скандально повел себя, пренебрег своим служебным долгом и представил в неблагоприятном свете свою фирму, — отнюдь, только по причине плохого здоровья. Письмо, в котором тебе об этом сообщается, находится в дирекции. Ты получишь его сегодня. Пенсия тебе назначена в том размере, какой был ранее предусмотрен. У нас ты больше не работаешь. Пенсию получишь почтовым переводом. Попробуй скажи, что с тобой обошлись непорядочно.
Я промолчал.
— Прекрасно, можешь не говорить. Мне на это трижды плевать. А знаешь, Роберт, в сущности, я тебя всегда терпеть не мог.
— Как и я тебя, Густав.
— Я всегда знал, что с тобой дело добром не кончится. Ты кусаешь руку, тебя кормящую. Ты нелоялен к «Глобаль». И испортишь ее репутацию. Я всегда был уверен, что когда-нибудь ты это сделаешь.
— Ну вот видишь, как ты был прав, — сказал я. Пока все шло точно по плану, именно так, как я себе представлял. Но мне надо было узнать и еще кое-что. — Кому теперь поручат это дело? Бертрану? Хольгеру?
— Никому, — ответил Густав.
— Что значит «никому»?
— А то и значит, что дело завершено. Мы платим страховку.
На это я и рассчитывал. В этом я и был убежден — после девятнадцати лет работы подсказало шестое чувство. Разумеется, это было прекрасно. Просто лучше некуда. Нет-нет, добрый Боженька не забыл обо мне, он помнил.
Ну, сцену я, само собой, разыграл как по нотам. Вскочил, завопил: «Вы платите страховку? Да вы что — с ума посходили? На каком основании, черт бы вас всех здесь побрал?»
— Сядь, посиди, — притворно примирительным тоном произнес Густав. Смотреть на него мне было противно. Девятнадцать лет кряду я выносил этого человека, отвратительного как снаружи, так и изнутри. Но теперь это время кончилось. — А тебе, в сущности, чихать с высокой горы, придется нам лишиться пятнадцати миллионов или нет. Наоборот, тебя это наверное даже радует. — О да, подумал я, разумеется, радует. — А заплатить нам придется в первую голову из-за твоей полной некомпетентности. Ты не дал нам в руки ни одного, ни единого основания считать этот несчастный случай самоубийством.
— Что верно, то верно, — сказал я. — А именно потому, что это было не самоубийство, а убийство, о чем вы все здесь так же хорошо знаете, как и я.
— Не начинай опять наглеть, — сказал Густав. Кончик его сигары был уже совершенно изжеван и обкусан. — Убийцу до сих пор не нашли. И судя по всему, никогда не найдут. Если бы ты не впал в полный маразм, если бы собрал хотя бы какие-то доказательства, которые дали бы нам основание отсрочить выплату — до бесконечности. Куда там, господину угодно заниматься любовью, а не работой. Господин плюет на нас, его кормильцев. Господин…
— Цыц! Значит, выкладываете пятнадцать миллионов.
— Да.
— Когда?
— Теперь. Сейчас же. Немедленно. Может, уже и выплачены. Адвокаты Бриллиантовой Хильды насели на нас всей оравой. Все идет у меня как по писаному. — Поручили дело слабаку, вот и расплачиваемся.
— Теперь послушай, что тебе скажу я, — начал я свою тронную речь. За истекшее время я достаточно близко познакомился с этими господами в Каннах и имел свою версию всего дела. — На «Глобаль» наседают не только адвокаты Бриллиантовой Хильды, а совсем другие люди. Богатые. Супербогатые люди. Влиятельные. Сверхвлиятельные. Разумеется, не они лично. Разумеется, тоже через адвокатов или третьих лиц. Вероятно, им даже принадлежит небольшой кусочек в самой «Глобаль». Или же они застрахованы у вас на громадные суммы. И эти люди — кто бы они ни были — сказали: «Если не заплатите страховку Бриллиантовой Хильде, у вас возникнут неприятности. Во многих странах. Весьма крупные неприятности. Это было убийство, ясно как день. И не по вине неспособного сотрудника вы не можете доказать, что это было самоубийство. А потому, что самоубийства не было. Итак, платите — или!..»
— Чепуха на постном масле, — отмахнулся Густав, но глядя не на меня, а на свои грязные ногти, — «Глобаль» не клюет на шантаж.
— Не клюет, но выплачивает страховку и неожиданно прекращает расследование. В то время как в других подобных случаях, которые мне известны, фирма годами и десятилетиями отказывалась платить, выставляя все новые и новые придирки, все новые и новые пустые отговорки.
— Говорю тебе, никто не оказывал давления на «Глобаль».
— Конечно, само собой, — кивнул я. — «Глобаль» выше этого. Она не хочет иметь дело с такими грязными вещами. Она платит, прежде чем расследование доведено до конца. Правда, никогда этого не делала, но сейчас делает.
— Для нас дело закрыто. Это было убийство.
— А ведь ты был убежден, что это самоубийство. Мол, печенкой чувствуешь, — помнишь свои слова?
— Во-первых, любой может ошибиться, а во-вторых, чутье может и подвести, коли поручаешь работу ничтожеству. Пятнадцать миллионов — псу под хвост. — У него был такой вид, будто он вот-вот расплачется. Он всегда очень расстраивался, когда компании приходилось платить. — Наверное я совсем спятил — еще и заступался за тебя. Уговаривал, чтобы назначили пенсию, а не просто выставили за дверь из-за поведения, порочащего честь фирмы. А теперь ты же на меня напускаешься. Такова благодарность. Ну что ж. Ладно. Я же всегда знал, что ты дерьмук.
— Только все девятнадцать лет не подавал виду, да? Страдал, можно сказать, как грешники в аду.
— А это и был ад, — парировал он. — Очень рад, что время это прошло. В общем — убирайся-ка подобру-поздорову. И больше тут не возникай. Если мне и хочется забыть чье-то имя, то это твое.
