— Эти маленькие розочки называются «Сюрприз», — заметила она. — Знаете, я и на цветах помешана.
— Я тоже, — обронил я и обвел взглядом большие вазы с красными и оранжевыми гладиолусами, стоявшие на столах, белые и желтые маргаритки, пышными букетами заполнявшие глиняные сосуды, карликовые сосны и другие декоративные деревца, росшие в деревянных бочонках. Эта терраса была похожа на цветочный базар. На одном из столиков я заметил секаторы, бутылочки и аэрозоли с фитонцидами и прочими химикалиями, а также лейки и даже шланг для полива. К планочкам беседки, между цветущим жасмином и бугенвилиями, были прикреплены ярко раскрашенные керамические птички — дикая уточка, голубь, разные бабочки.
— Эту керамику я купила в Валлори, — сказала Анжела. Эта женщина очень пристально наблюдала за мной. Вероятно, это было связано с ее профессией. — Это здесь, неподалеку. Там изготавливают глиняные изделия в старинной провансальской традиции. А примерно с 1950 года и в манере Пикассо, Пиньона и Приннера. Валлори бесспорно стал самым знаменитым в мире центром художественной керамики.
Она держалась так непринужденно и естественно, что я и думать забыл о своих болях и с наслаждением вдыхал свежий воздух, принесенный ветерком, действительно веющим на этой высоте. Анжела погладила рукой одну из голубок.
— Эту мне подарил Пикассо, — сказала она. — Конечно, я была очень рада и гордилась таким подарком. Что дать вам выпить? Какого-нибудь сока? Апельсинового? Или лучше тоник? Может быть, лимонного без сахара?
— Да, лимонного без сахара, — сказал я.
— Минуточку! — Она вбежала босиком обратно в квартиру.
Я подошел к тому краю террасы, который был обращен к морю. Много я видел в жизни красивых городов и ландшафтов, но такой красоты — никогда. Далеко внизу подо мной раскинулся сам город Канны с его величественными жилыми комплексами, улицами, старыми домами и церквушками. Вид на море отсюда был практически ничем не ограничен. Слева виднелся Антибский мыс, справа — горы Эстерель. То есть мне видна была вся огромная бухта, на берегу которой раскинулся город. Я видел пальмовые рощи и цветники между «резиденциями», видел Старую Гавань и слева от нее еще одну — видимо, Новую. Там стояло на якоре множество яхт, попадались среди них и очень большие. В ослепительных лучах солнца все здания города казались ярко-белыми, а море — темно-синим; кроме вчерашних судов на якоре стоял еще и американский эсминец. Я видел парусные лодки, яхты и моторные катера, оставлявшие за собой белый пенистый след. Небо было того же цвета, что море; и море, и небо уходили куда-то далеко-далеко, в бесконечность. Мимо, на некотором удалении, снижаясь, пролетел самолет. Рокота мотора слышно не было. Самолет держал курс на Ниццу. Он был очень большой.
— Та гавань, что слева, называется Порт-Канто, — сказал за моей спиной голос Анжелы. — Все яхты встают там на якорь. Чуть левее — «Палм-Бич».
Я обернулся. Анжела протянула мне запотевший бокал.
— Вот вам ваш лимонный без сахара. Со льдом и кусочком лимона. Все правильно?
— Просто великолепно.
Сама она пила грейпфрутовый сок.
— Необыкновенной красоты вид открывается отсюда, — сказал я.
— Да, — кивнула она. — Я его очень люблю. Днем и ночью, при хорошей и при плохой погоде. Любую свободную минуту я провожу здесь, на воздухе.
— Это заметно по вашему цвету лица.
Она рассмеялась.
— Если бы мне не нужно было работать, я бы проводила тут весь день. Только тут, на воздухе. — Она стояла очень близко от меня, и я впервые вдохнул свежий аромат ее кожи. Анжела не пользовалась духами. — Присядьте под тентом. А то голова у вас не прикрыта. Это слишком опасно. — Она надела белую льняную шапочку и села на стул, стоявший на самом солнцепеке. — Для меня это уже не представляет опасности. Тем не менее, я всегда надеваю что-нибудь на голову. Сегодня будет очень жаркий день. О чем вы хотели меня спросить, мсье Лукас?
— О том, что вы могли бы рассказать о Герберте Хельмане.
— Я знаю не так уж много. — Она улыбнулась мне. В уголках ее глаз при этом образовались лучики морщинок. — Я познакомилась с ним через его сестру. Я писала портреты их обоих. Сначала портрет сестры. А его портрет потом еще долго стоял тут у меня в мастерской. И когда он приехал в Канны на прошлой неделе, сестра, вероятно, сказала ему, что его портрет — правда, не совсем законченный, — все еще находится у меня. Поэтому он и приходил ко мне. В общем и целом было три сеанса, каждый занимал от часа до двух. Теперь портрет готов, но мсье Хельман мертв. Мне придется позвонить его сестре.
— Нельзя ли мне взглянуть на портрет?
— Разумеется, можно. — Она быстро поднялась со стула и пошла вглубь квартиры. Походка у нее была удивительно легкая и быстрая, а движения грациозные, не размашистые. Я последовал за ней, мягко ступая в одних носках. По всему телу опять разлилась боль. Мастерская была просто огромна. Я увидел с полдюжины начатых работ, белые халаты в пятнах краски, палитры, тюбики с красками, кисти, бутылочки скипидара, холст и рамы на большом столе. Анжела подвела меня к портрету без рамы, стоявшему в углу у стены. — Вот он.
Я стал разглядывать портрет. По тому, что я понимаю в живописи, — а мне думается, что я в ней до некоторой степени разбираюсь, — Анжела показалась мне хорошей портретисткой. Если художница не польстила своей модели, — а, судя по остальным работам, увиденным мной в мастерской, Анжела отнюдь не старалась льстить своим клиентам, — то банкир Хельман имел все основания гордиться своей внешностью. Голова благородной формы, теплый взгляд серых глаз, приветливая улыбка, высокий лоб, густые, с проседью волосы ежиком. Порядочность, безусловная порядочность — вот какое впечатление производило это лицо.
— Он выглядит просто великолепно.
— Он и впрямь великолепно выглядел, мсье Лукас. И он был настоящим джентльменом. «Вот как?» — подумал я. — Джентльменом во всем. — Анжела на минутку задумалась. — Это всего лишь мое ощущение, мсье Лукас, всего лишь ощущение, не придавайте этому большого значения…
— Чему?
— Ну, Хельман был необычайно взвинчен и возбужден, когда я его видела при этих последних сеансах. Что-то его ужасно мучило.
— Может быть, это был страх?
— Может, и страх. Я… я… видите, это всего лишь мое ощущение. Но мне показалось, что он пришел ко мне главным образом из-за того, что здесь ему было спокойно. Однажды он мне это даже прямо сказал. Он очень хорошо ко мне относился. Я к нему тоже. Потому-то он часто приглашал меня прокатиться на его яхте. Так было… так было и в этот раз.
— Когда нелады с желудком спасли вам жизнь.
— Да, — сказала она. — Мне очень повезло. Вполне могла бы погибнуть вместе со всеми. И почем знать, не… — Она оборвала себя на полуслове.
Глаза ее потемнели.
— Что вы хотели сказать?
— Ничего.
— О нет, вы хотели.
