— Ах, вот как, поэтому.
— Не только поэтому. А еще и из-за того, в каком состоянии находился мсье Хельман! В первую очередь из-за этого.
— А что это было за состояние? Только страх?
— Страх тоже.
— Но и злость, горечь, ожесточение?
— Все вместе. — Ее голос звучал мелодично и приятно, эта женщина не повышала ни голоса, ни тона, она все время держалась ровно и спокойно.
— Не могло ли это состояние возникнуть в результате телефонных переговоров?
— Я думаю, так оно, наверняка, и есть. Но с чем это связано, я действительно не знаю. Да и отнюдь не доказано, что мсье Хельман говорил тогда именно с этими людьми… — Она указала на список. — Или хотя бы с одним из них.
— Он был в отчаянии?
— Да, пожалуй, можно так сказать…
— Значит, возможно себе представить, что он захотел свести счеты с жизнью?
— Таким способом? Чтобы и других людей утащить с собой в могилу? Никогда! Вы не были знакомы с мсье Хельманом. Абсолютно исключено! Если бы он решил наложить на себя руки… не знаю, по какой причине… то он сделал бы это, не подвергая опасности других людей. Головой ручаюсь! — Она задумчиво поглядела на меня. — Я вам не очень-то помогла, да?
— Вы мне необычайно помогли, мадам, — сказал я. Она улыбнулась мне. Я невольно улыбнулся в ответ. — Так, значит, cover.
— И coverage, — добавила она.
— И еще один, последний вопрос. Странно все-таки, что все эти люди на этот раз съехались в Канны почти одновременно — или так было всегда?
— Нет, обычно они приезжали в разное время. А в этом году они собирались отпраздновать день рождения мсье Хельмана — ему исполнилось бы шестьдесят пять.
— Ах, вот оно что.
— Его сестра сказала мне это по телефону. Между одиннадцатью и двенадцатью часами в этих кругах обычно происходит обмен телефонными звонками. Все звонят друг другу. Мадам Хельман часто и мне звонила. Чтобы меня пригласить. Или просто поболтать. Она ведь нездорова…
— Я знаю. А как же вы писали ее портрет?
— Для этого мне пришлось приезжать к ней. Она редко выходит из дому. С трудом передвигается. Портрет висит в ее доме.
— А когда должен был праздноваться день рождения Хельмана?
— Сегодня, — сказала Анжела. — Он должен был быть сегодня. Тринадцатого мая.
— Н-да, — протянул я и взял из ее рук список. — Я вам чрезвычайно благодарен. Вы мне очень помогли.
— Боюсь, что это не так.
— Именно так, — возразил я.
Она опять улыбнулась мне, когда я встал и немного скованно поклонился ей. Я оставался серьезен. Мы пошли в комнаты и вернулись в маленькую прихожую. Я быстро завязал галстук, сунул ноги в туфли и надел пиджак. При этом заметил, что Анжела пристально за мной наблюдает.
— Итак, до свидания… — Я протянул ей руку.
Рука повисла в воздухе.
— Мсье… — Ее голос звучал очень тепло.
— Да? — Я вдруг смешался.
— Мсье Лукас, мне хочется вас кое о чем спросить. Но вы не обидитесь на меня, обещаете? Ведь я не имею в виду ничего плохого.
— Обещаю. О чем вы хотели спросить, мадам?
— Вы когда-нибудь смеетесь? — спросила Анжела. — Вообще — умеете ли вы смеяться?
— Я… Что-то не возьму в толк…
— А вот засмейтесь, — сказала эта странная молодая дама.
Я засмеялся, громко и деланно.
— Это не смех, — сказала она.
— Смех, — настаивал я.
— Нет.
— Ну, мне конечно трудно смеяться по заказу…
— Разумеется. Это было бестактно с моей стороны.
— Да что вы. Просто я показался вам этаким сухарем-немцем, да?
— Вы вовсе не сухарь и не типичный немец.
— А какой же я?
— Послушайте, мсье Лукас, — сказала Анжела. — Вы можете, разумеется, отказаться и счесть меня наглой или невоспитанной. Но… но я, тем не менее, скажу. Видите ли, дело в том…
— В чем?
— Ну, дело в том, — сказала она, уже не запинаясь на каждом слове, — что вы в самом деле взяли с собой не те костюмы, какие надо. И туфли тоже. Во вторую половину дня мне нужно поехать в город. Купить красок и забрать кое-какие вещи в магазине готового платья на Антибской улице — их там подогнали мне по фигуре. Вы мне очень симпатичны, мсье, очень симпатичны.
— Этого мне еще никто не говорил.
— Я знаю.
— Откуда?
— Просто знаю, и все. Мсье Лукас, разрешите мне сопровождать вас, когда вы отправитесь по магазинам, чтобы купить себе вещи по здешней погоде? Ведь вам придется пробыть здесь еще довольно долгое время, как мне кажется, не правда ли?
— Да.
— И женщина лучше знает, что подходит мужчине, у нее на это наметанный глаз.
— Вы хотите пойти со мной по магазинам? Чтобы купить мне новые вещи? Я безобразно одет, да?
— Совсем не безобразно, вы преувеличиваете. Просто непрактично. Итак?
— Я с радостью принимаю ваше предложение, — сказал я и вдруг почувствовал, как радостно забилось сердце. — Действительно, мадам, я очень рад. Но тогда разрешите мне, пожалуйста, до этого пригласить вас пообедать вместе.
— С удовольствием. Но предупреждаю: аппетит у меня волчий.
— Когда за вами заехать?
— Скажем, в час?
— Хорошо, в час. Я закажу столик в «Мажестик».
— Столик лучше закажу я. В другом месте.
— Хорошо. Значит, в час. И я… Я рад. Я очень рад.
— Тогда и я рада, — сказала Анжела. — Сейчас я вызову такси. Стоянка здесь, в двух шагах. Пока вы спуститесь в лифте, машина будет уже ждать вас. — Она протянула мне руку и крепко пожала мою. А я оглянулся, бросил взгляд на гостиную, на полки со слониками. И сказал как круглый идиот:
— Знаете, я ведь тоже коллекционирую слонов. Ваши мне очень нравятся. В особенности маленький, забавный, из черного дерева.
— Вы суеверны, да?
— Очень.
— Я тоже. — Она открыла входную дверь. Я подошел к лифту, нажал на кнопку и стал ждать, когда кабина поднимется. При этом я обернулся. Анжела стояла на пороге полуоткрытой двери и засмеялась, встретившись со мной взглядом. Я тоже попытался засмеяться, однако у меня ничего не вышло. Мне вдруг стало так тошно на душе, но я бы не мог сказать почему. Кабина подъехала. Входя в нее, я видел, что Анжела все еще стояла в дверях и смеялась. Тут она помахала мне рукой. Я тоже помахал. Двери кабины захлопнулись, и я нажал на кнопку первого этажа. Лифт с тихим жужжанием заскользил вниз. Внутри было ужасно жарко. На уровне головы висело зеркало. Я посмотрел в него и попытался засмеяться. Ничего не получилось, кроме жалкой гримасы. Вдруг опять разболелись те места, по которым меня били в последнюю ночь. А я-то уж было совсем позабыл об этом. И вдруг я ощутил совсем другую боль — не в тех местах, по которым меня били: по всему телу разлилась какая-то другая боль, я бы не мог сказать, какая. Самое странное во всем этом: боль, пронзившая меня, была удивительно приятная, благостная и никогда еще мной не испытанная.
