Анжела взглянула на меня и взглядом указала на левое запястье старухи: рукава у той были короткие, и я увидел на внутренней стороне запястья слегка выцветшие, но все еще отчетливо различимые — одну букву и длинный ряд цифр…
— Церковь заперта, — сказала Анжела.
— Служба в восемь, — сказала старуха. — Вы придете, да?
— В восемь мы заняты, — сказал я.
— Все всегда заняты, — грустно сказала старуха с лагерным номером на руке. — Так мало народу приходит на службу…
— Не отопрете ли нам церковь? Нам хочется посмотреть ее изнутри.
— С радостью, — отозвалась старуха.
Она ушла в дом, вернулась со связкой ключей и пошла впереди нас к входу в церковь. Она сильно хромала, и я заметил, что на ногах у нее были ортопедические ботинки. Дверь бесшумно отворилась. Старуха сказала:
— Я подожду вас и опять запру. Кроме того, мне самой нужно помолиться. Сегодня я еще не молилась. А я совершила ужасную несправедливость, и это мучает мою душу.
Я подумал, какая такая несправедливость может мучить душу этой старухи. Но она, опередив нас, уже вошла в церковь. Внутри было сумеречно и тихо. Скамей не было, лишь несколько десятков расшатанных стульев стояли, составленные в коротенькие ряды. Все стены церкви были сплошь увешаны чудеснейшими иконами, каких я никогда в жизни не видел, большими и маленькими, яркими и темными. Эта церковь была подлинной сокровищницей. С икон взирала на нас Богородица. Были здесь иконы, выгравированные по металлу, а были и живописные, под стеклом и без стекла. Старуха прошла вперед к самому иконостасу и опустилась там на колени, отставив в сторону изуродованную ногу. Она совершенно забыла о нас. Мы с Анжелой остановились перед огромной черной иконой. Она была из металла и изображала Богородицу, склонившуюся к младенцу Христу, лежащему у нее на коленях. Перед этой иконой стоял подсвечник для множества свечей.
Мы вернулись в притвор, где заметили большую коробку со свечами. Над ней висел ящичек с надписью по-французски: «На нашу церковь». Я сунул в ящичек пятидесятифранковую банкноту, мы взяли из коробки две длинные тонкие свечки, и вернулись к черной иконе. Я не сумел, но Анжела ловко поставила свечи на подсвечник, а я зажег их огоньком зажигалки.
После этого Анжела опустилась на один из твердых старых стульев, стоявших перед иконой, я сел рядом и посмотрел на Анжелу. Она положила ладони на колени и беззвучно шептала что-то одними губами, как ребенок. Я подумал, что и мне сейчас надо бы помолиться, и даже попытался, но ничего не вышло. Так что я просто сидел и смотрел на Анжелу и на черную Богоматерь, сверкавшую отсветами от пламени свечей. Я видел, как старуха проковыляла мимо нас к выходу. Анжела, видимо, не замечала ничего вокруг. Она неотрывно смотрела на пламя свечей, а ее губы все еще шевелились. Потом она вдруг встала и посмотрела на меня. Видно было, что мысли ее только что были где-то очень далеко отсюда. Мы с ней пошли рука об руку к выходу, где старуха ждала нас, чтобы запереть за нами дверь. Я попытался было дать ей денег, но она резко отклонила мою попытку.
— Если хотите дать нам денег, положите их вон в тот ящик.
— Это я уже сделал, — сказал я.
— Вот и хорошо. — Старуха опять вгляделась в наши лица. Страх, вызванный всем пережитым, никогда не исчезал из ее глаз. — Вы — добрые люди, Бог любит добрых. Приходите к нам, когда вы счастливы, но особенно, когда вы в горе. Бог всегда вам поможет. Конечно, по-своему. Может быть, вы и не поймете, в чем Его помощь, или поймете не сразу. Но Он поможет. Если бы не Он и Его милосердие, земля погибла бы тысячи лет назад. Желаю вам счастливо прожить этот день, судари мои.
— Спасибо, — сказала Анжела.
Мы пошли через одичавший сад к машине, стоявшей в тени и теперь полной пыльцы какого-то цветущего дерева. Мы оглянулись. Старуха запирала дверь церкви.
— Отныне эта церковь уже не только моя, она — наша, Роберт, — сказала Анжела.
— Да, — сказал я. — Я очень хотел бы иметь ту черную икону.
— Мы будем часто приезжать сюда и смотреть на нее, — сказала Анжела.
В машине было очень жарко. А в нашей церкви царила приятная прохлада.
2
Мы поехали вверх по Круазет к моему отелю. Пока я у себя в номере наскоро принимал душ и переодевался в льняные брюки, рубашку и босоножки, Анжела ждала меня внизу на террасе в «нашем» уголке. Перед тем, как подняться к себе, я заказал бутылку шампанского, и когда спустился, кельнер как раз откупоривал бутылку. Мы выпили. И опять терраса заполнялась людьми в этот час аперитива, и опять по Круазет катил нескончаемый поток машин. Анжела закурила, я нет. Так я решил. Я хотел еще долго жить рядом с Анжелой, не хотел заболеть или умереть. Я вынул из кармана слоника, взятого мною из моей коллекции в Дюссельдорфе, и поставил его на стол перед Анжелой.
— Роберт!
— Но вы тоже подарили мне одного слоника.
Она долго разглядывала слоненка со всех сторон.
— Он очень хорош. Благодарю вас.
— Теперь у каждого из нас есть какая-то вещица, принадлежавшая другому, — сказал я.
— У меня есть еще ваш медвежонок, а у вас — мой ослик.
— У вас есть я, — сказал я. — Если хотите. Прошу вас, Анжела, захотите! — Ко мне под ноги закатился мячик, которым играл какой-то малыш. Я нагнулся и бросил его малышу в руки. Я сказал:
— Я хочу вам все рассказать…
— Но не все сразу — сказала Анжела.
— Да, конечно. Но кое-что уже сейчас. Вы должны это знать. Когда я сюда прилетел и еще не успел познакомиться с вами, жизнь казалась мне настолько отвратительной, что я считал самой важной своей задачей раздобыть здесь сильный яд — на случай, если мне все окончательно осточертеет и я захочу покончить с этим.
Она только молча кивнула.
— Что значит этот кивок?
— Когда вы ко мне явились, я сразу подумала о чем-то таком.
— Что-о-о?
— Что пришел человек, вконец измотанный жизнью… Мне стало вас жаль. Вы были так подавлены…
— Поэтому и поехали со мной в город за покупками?
— Да, — просто сказала она. — Я подумала, может, я смогу вам помочь.
— И вы действительно помогли мне, необычайно помогли, сами знаете.
— Теперь вам уже не нужен яд.
— Теперь? Вы знаете, что мне теперь нужно, Анжела.
Она прихлебывала шампанское, глядя в бокал.
— Вы спросили меня, когда я намеревалась пойти в эту церковь.
— Да, спросил. Ну, так когда?
— Я решила, что пойду туда, когда буду счастлива, бесконечно счастлива.
Сердце у меня вдруг так бешено заколотилось, что я испугался приступа, но быстро понял, что колотилось оно совсем по-другому.
