Голос Анжелы: «Свободен от ярости жизненных сил, от страха и надежды иллюзорной…»
Меня опять переложили. Что-то порвалось с треском. Моя рубашка. Ослепительный свет резанул глаза. Огромный диск. В нем множество ярких ламп, прямо надо мной. Вокруг люди в масках и белых шапочках. Все они склонились надо мной…
«…скажи спасибо Богу, кто б он ни был…»
Укол шприца в сгиб правого локтя.
Все глуше голос Анжелы: «…за то, что жизнь всегда кончает смертью, а мертвые на землю не вернутся…»
Краски! Краски! Теперь они все смешались в фантасмагории красоты. Я почувствовал, что на мои предплечья навалилась какая-то тяжесть. И что-то прижали к моему лицу. Раздался тоненький звук. Восхитительные краски. Таких не бывает на этом свете.
Едва слышно донесся до меня голос Анжелы: «…за то, что даже тихая речушка всегда найдет свою дорогу к морю…»
Шипенье усилилось. И вдруг я его увидел. Он извивался по усеянному цветами лугу, этот слабенький ручеек. Я почувствовал на теле чьи-то гладкие пальцы, и что-то очень холодное и острое кольнуло меня слева в грудь. Тут я вдруг понял, что́ это был за ручей. То была Лета, река преисподней, которая отделяет царство живых от царства мертвых, река Лета, из которой души умерших пьют воду забвения. Я удивленно подумал: оказывается берега Леты залиты солнцем.
Потом сердце мое остановилось — очень мягко, но я все же это почувствовал. После этого медленно, мало-помалу, исчезли усеянный цветами луг и река Лета, исчезли яркие краски, все вновь погрузилось во мрак водоворота. И я в последний раз окунулся в него. Без малейшего сопротивления. Дыхание, и без того слабое, остановилось. Шипенье прекратилось. Кровь перестала курсировать по венам и артериям. Остались лишь тьма, тепло и покой. Я умер.
Книга первая
1
— К концу недели английский фунт получит свободный курс, — сказал Густав Бранденбург. — До сих пор он был плавающим в официально определенных пределах. Но эти пределы уже давно не соответствовали фактической цене фунта. А теперь Англии предстоит вступление в Европейское Экономическое Сообщество. И Лондон умно поступил, отпустив фунт в свободное плавание, чтобы определить его истинную стоимость и тем самым получить благоприятную стартовую позицию в ЕЭС.
— А это не значит, что курс фунта стерлингов упадет?
— Ясное дело, упадет, — согласился Бранденбург. — Причем, как я слышал, на целых восемь пунктов.
— От кого слышал?
— У меня свои источники информации.
— Я не о том: откуда ты вообще знаешь, что курс будет отпущен? Такие вещи всегда объявляют в выходные, а сегодня только пятница, — заметил я. Разговор этот происходил в пятницу, 12-го мая 1972 года, чуть позже девяти утра. В Дюссельдорфе шел дождь с сильным ветром. День никак не мог развиднеться, и было очень прохладно, почти холодно для этого времени года.
— Если они собираются отпустить фунт лишь в субботу-воскресенье, как же ты узнал об этом уже сегодня? — спросил я. — Такие вещи заранее не известны ни одной живой душе.
— А вот мне известны, — парировал Бранденбург. — Я же сказал: у меня есть свои источники информации в Лондоне.
— Какие-то очень сведущие, видимо.
— Ясное дело, сведущие. Стоили мне кучу денег. Но мне необходимо было это знать. Мне всегда необходимо все знать раньше других. Фирма будет благодарна мне до конца света. Представь себе, какие дела наши люди в лондонском филиале успеют провернуть еще сегодня! И сколько бы мы потеряли без этого знания! Я мог бы себе позволить заплатить за информацию в три раза больше. В десять раз больше! А, да ладно. Дирекция вне себя от счастья.
— Ну, ты — парень что надо, — сказал я.
— Знаю, — согласился Бранденбург, продолжая — неаппетитно, как всегда — слюнявить кончик толстой сигары. Бранденбург был коренаст и широк в плечах, а его мощный череп, совершенно лысый, угловатостью формы скорее похожий на куб, торчал прямо из плеч, почти без всякого намека на шею. Челюсти у него были мощные, нос мясистый, а глаза — маленькие, бегающие и хитрые. Свиные глазки. В офисе он принципиально работал без пиджака и засучив рукава рубашки. Он предпочитал рубашки в яркую полоску, в особенности лиловые с зеленым, и никогда не носил белых сорочек. Галстуки у него были мятые, немодные, некоторые даже лохматились по краям. Он не придавал никакого значения внешности. И неделями носил, не снимая, один и тот же жеваный костюм из магазина готового платья. Ботинки его тоже часто бывали потерты сверх всякой меры. Ел он, как свинья. Сидеть с ним за столом было мукой. Он глотал, почти не жуя, куски падали у него изо рта; он постоянно сажал пятна на свою одежду, на скатерть и салфетку. И ногти у него были, как правило, отросшие и грязные. Я не знал человека более неряшливого и более умного; ему исполнился 61 год, он был холост, и для нашей фирмы этот человек был просто клад.
Бранденбург был начальником отдела «Ущерб V». Его контора находилась на восьмом этаже огромного здания страховой компании «Глобаль» на Берлинер Аллее. «Глобаль» не была крупнейшей страховой компанией в мире, но наверняка одной из самых крупных. Мы страховали буквально все и во всех частях планеты — жизнь, автомашины, самолеты, суда, производство фильмов, земельные владения, драгоценности, людей и части их тела, бюсты, глаза и ножки актрис — не было ничего, что мы не брались бы застраховать. Хотя нет, все-таки было. Однажды я очень удивился, узнав об этом. Мы не страховали мужской член. Женские половые органы — пожалуйста. Но не пенис. Против импотенции мы, естественно, страховали. Но не повреждение или утрату пениса. Это было очень странно. Я пытался расспрашивать, но никто не смог мне объяснить, почему.
Главный офис фирмы «Глобаль» находился в Дюссельдорфе, а ее филиалы были в Бельгии, Англии, Франции, Нидерландах, Австрии, Португалии, Швейцарии и Испании. И кроме того — представительства в Австралии, на Багамах, в Бразилии, Коста-Рике, Эквадоре, Сальвадоре, Гватемале, Гондурасе, Японии, Колумбии, Мексике, Новой Зеландии, Никарагуа, Панаме, Парагвае, Перу, Уругвае, США и Венесуэле. Согласно последнему балансовому отчету капитал фирмы вместе с резервом составлял двенадцать миллиардов триста миллионов немецких марок. В главном ее здании работало две с половиной тысячи сотрудников. А во всем мире на фирму работало примерно тридцать тысяч человек. Лично я проработал в отделе «Ущерб V» девятнадцать лет.
«Ущерб V» был, конечно, одним из самых важных отделов, и неопрятный Густав Бранденбург, по профессии юрист, как и я, был одним из самых важных людей на фирме. Когда поступало заявление о причиненном ущербе и дело хотя бы в малейшей степени внушало сомнения, к нему подключался Бранденбург. У этого человека было фантастическое чутье. Он за сто метров против ветра чувствовал, что дело нечисто и от него несет обманом или преступлением.
В «Глобаль» не было человека более недоверчивого и скептичного, чем он. Он никому не верил на слово. Для него все люди были виновны a priori, пока не докажут свою невиновность. Или же — пока мы не докажем их виновность. Мы — это четыре дюжины сотрудников, в том числе юристы и бывшие полицейские, находившиеся в подчинении Бранденбурга, которых он посылал на место, если его толстый нос чуял недоброе. Ему очень нравилось, что его прозвали «ищейкой». Он гордился этим прозвищем. Своей подозрительностью он сберег за годы работы для фирмы «Глобаль» несметные суммы денег. Хотя он получал огромное жалованье, этот холостяк ходил в отрепьях и жил в небольшом отеле. В отелях он жил всю жизнь и не желал даже подумать о собственной квартире или, тем более, о собственном доме. И вечно жевал попкорн, воздушную кукурузу. Всегда носил с собой пакетик с зернами. Эти пакетики горкой лежали на его письменном столе. Бранденбург постоянно что-то ел. Где бы он ни стоял или сидел, вокруг всегда были рассыпаны крошки. И, кроме того, выкуривал в день по десять-пятнадцать толстенных сигар. Он ненавидел малейшее физическое усилие. Вместо того чтобы пройтись десять минут пешком, он вызывал машину. У него не было ни подружки, ни хобби, только работа — днем и ночью. Бессчетное число раз он затемно поднимал меня с постели телефонным звонком и просил прийти в офис, чтобы вместе обсудить какое-то дело. Казалось, что этому человеку не требуется сон. В восемь утра он уже сидел за письменным столом, у которого был такой же неопрятный вид, как и у него самого: заваленный кукурузными зернами вперемешку с бумагами, засыпанный пеплом от сигар и залитый чаем. Раньше полуночи этот человек никогда не отправлялся домой. Полночь — это самое раннее время для его ухода с работы, и случалось такое крайне редко. Вот какой человек был Густав Бранденбург.
