Подъехало такси. Перед трамвайными рельсами опять пришлось стоять, так как шлагбаум опять был опущен и надо было ждать, когда его поднимут. Таксист, угадавший во мне иностранца, подъехав к «Мажестик», в самом деле вытащил какую-то таблицу и начал водить по ней пальцем, а я грубым голосом сообщил ему, что с меня двенадцать франков и дал ему тринадцать. После этого он буркнул что-то насчет «грязных иностранцев» и укатил.
Я принял душ, лег нагишом на кровать и представил себе Анжелу в таком же виде. Потом подумал о своей жене. Ее я тоже представил себе обнаженной, и это так подействовало мне на нервы, что я вскочил и стал искать сигареты. Весь день я не курил. А тут выкурил три сигареты кряду. Потом принялся, как идиот, разглядывать пальцы на левой ноге. Надев халат, вышел на балкон и стал глядеть на ночной бульвар Круазет, на море и думать о нашем с Анжелой будущем. В моей душе поднялось и с каждой минутой усиливалось непонятное беспокойство. Около половины четвертого я набрал номер Анжелы. Занято. Я повторил это много раз, и всякий раз ее номер оказывался занят. Потом я сдался. Мной овладела ревность. С кем это она говорила по телефону в такой поздний час? Я выкурил еще одну сигарету. Тут зазвонил телефон.
— Говорит Лукас!
— Роберт! — Это была Анжела. Она тяжело дышала. — С кем это ты говорил так долго?
— Ни с кем.
— Но у тебя все время было занято!
— Да, потому что я пытался до тебя дозвониться. Но у тебя все время было занято.
Она заливисто засмеялась.
— И я все время пыталась дозвониться до тебя!
— А почему?
— Потому что… Я… Я хотела тебе еще что-то сказать, Роберт.
— Что же? — спросил я.
— Спасибо.
— Спасибо — за что? Однажды ты написала мне записку: «Спасибо ни за что».
— Но то было три дня назад… Прошла целая вечность… Тысяча лет. А теперь я действительно хочу тебя поблагодарить.
— За что? — еще раз спросил я.
— За то, как ты вел себя при прощании.
— А что мне еще оставалось?
— Ну, нет, — сразу возразила она. — Это неправда, и ты это знаешь. Если бы ты стал настаивать, я бы… я бы впустила тебя в квартиру. А из этого ничего хорошего бы не вышло.
— Ты права, ничего хорошего — сказал я, и мир и покой вернулись ко мне.
— Не надо торопить события, — сказала Анжела. — Все это так прекрасно! И пусть движется медленно, чтобы достичь совершенства. Разве тебе не хочется того же, Роберт?
— Конечно, мне хочется того же.
— Ты умен. И ты вовсе не «Дилемма-Джо». Я думала об этом. У тебя наверняка серьезные трудности.
— У кого их нет, — уклонился я от прямого ответа.
— Они отпадут, Роберт.
— Безусловно.
— Я сказала тебе, что ты написал в записке. А теперь я благодарю тебя. Спасибо тебе за все. Ты выбросил ту записку?
— Нет, все время ношу с собой, лежит в бумажнике.
— Пусть там и лежит. Когда-нибудь потом мы на нее посмотрим и вспомним, как все начиналось.
— Да, — сказал я.
— Спокойной ночи, Роберт. Спи крепко.
— И ты, — отозвался я. — Спокойной ночи тебе.
Я положил трубку на рычаг и выключил свет. Балконную дверь я не стал запирать. По Круазет опять проехали поливальные машины. Я слышал журчание извергавшихся из их нутра струй и мягкое пошлепывание по асфальту огромных вращающихся щеток, сметавших мусор.
15
Коротышка Луи Лакросс и верзила комиссар Руссель из Уголовной полиции в Ницце — кустистые черные брови и волнистые седые волосы — молча выслушали мой рассказ. А рассказывал я им о тех событиях, которые произошли после моего возвращения в Канны, а также о том, что я узнал в Дюссельдорфе от министериаль-директора Фризе и налогового инспектора Кеслера.
Рассказывая все это, я глядел в окно на Морской вокзал, где катерочки сновали взад-вперед, а рыбаки, вернувшись после ночного лова, чистили свои лодки и натягивали для просушки рыболовные сети. Подальше, в тени деревьев, несколько стариков играли в шары. Было чуть больше восьми утра и жары еще не чувствовалось.
Под конец Руссель сказал:
— Все это весьма туманно. Мсье Кеслер выдвигает совершенно другую версию, чем те, которые были вами здесь предложены.
— Конечно, его версии могут быть продиктованы одной самозащитой, — сказал я. — Сегодня я приглашен мсье Трабо покататься на его яхте вместе с его супругой и мадам Дельпьер. Может быть, Трабо расскажет мне нечто важное, что даст в наши руки нить. Он произвел на меня приятное впечатление. А что, Кеслер сейчас в Каннах?
— Да, он опять тут. И звонил мне. Но пока не появлялся. А мы ожидаем финансовых экспертов из Парижа. Очевидно, он собирается сотрудничать с ними. Разве он не связался с вами?
— Нет. Но так и было условлено: мы связываемся друг с другом только если это остро необходимо. В остальное время мы не знакомы. — Я вынул из кармана конверт и протянул его Лакроссу.
— Что это? — удивленно поднял он брови.
— Образцы почерков, которые вы просили меня раздобыть.
— Ого, вам удалось заполучить их все? Прекрасно. Я сейчас же передам их нашим графологам. Возможно… — Голос его осекся.
— Что с вами?
— У моей младшенькой корь.
— Все дети болеют корью, — уверенно заявил я.
— Но эта болезнь весьма коварная, — глухо откликнулся Лакросс.
— Он очень любит свое семейство, — заметил Руссель. — Правда, Луи?
Тот только молча кивнул.
— А вы? — спросил я комиссара полиции.
— А у меня нет семьи. Я живу бобылем. Пожалуй, так лучше всего. Видите ли, если я никого не люблю, то мне не придется переживать полосу несчастья, — сказал Руссель.
— Но также и полосу счастья, — вставил я.
— Полоса счастья коротка, — возразил комиссар. — Иногда, если уж очень захочется, я могу себе кое-что внушить. Но сам-то знаю, что все это — результат самовнушения, и не очень-то грущу, когда мираж рассеивается. Кстати, и я, и мои люди будем здесь, пока не выяснятся обстоятельства убийства Виаля. Наша база — Центральный комиссариат.
Рыбацкие сети сверкали на ярком утреннем солнце.
16
В этот день на мне были белые брюки и белая рубашка навыпуск, белые босоножки без задников и кожаная сумка, подаренная Анжелой. Я медленно шел от Старой Гавани вниз по «Круазет» мимо отелей, пока не дошел до белого магазинчика — филиала парижской ювелирной фирмы «Ван Клиф и Арпельс». Я еще вчера, выиграв большую сумму в казино, сразу решил, на что я потрачу эти деньги.
