— Значит, ничего нельзя поделать? — спросил я.
— Если государства не приложат все силы, чтобы защитить себя от этих монстров, все, что они творят, останется ненаказуемым и в конечном счете приведет к всеобщему хаосу, — Трабо взглянул на меня и рассмеялся. — Ты, конечно, думаешь: и это говорит такой человек, как Трабо. Но я могу спокойно зарабатывать много денег и тем не менее государственно мыслить. Разве ты считаешь, что одно с другим никак не вяжется?
— Отнюдь, вполне вяжется.
— Я не принадлежу ни к какой транснациональной компании. Мои гостиницы все до одной построены в сотрудничестве с теми государствами, где они находятся. Впрочем, только я один из всех, с кем ты вчера у нас познакомился, могу сказать это о себе.
Я сразу навострил уши.
— Что ты хочешь этим сказать?
— Ну, ты же сам знаешь — разве нет?
— Что я знаю?
— Значит, не знаешь. Фабиани, Торвелл, Саргантана, Тенедос и Килвуд образуют такую транснациональную компанию — они во всем мире, в том числе и в твоей стране. И фирма «Куд» принадлежит им всем, понимаешь?
В ответ я смог только кивнуть. Мне показалось, что яхту вдруг стало бросать из стороны в сторону. Фирма «Куд» принадлежит им всем… Значит, не только Килвуду, но и Тенедосу, Саргантане, Фабиани и Торвеллу!
— Видимо, что-то стряслось с их доверенным банком, с Хельманом. Не знаю, что именно. Эти люди могли помочь ему справиться с любой, самой большой трудностью и помогли бы — в своих собственных интересах. В их распоряжении неограниченные средства. Вместо этого Хельмана убивают.
— Да, — сказал я. — И никто не знает, почему.
— Верно, никто.
— Клод, ты даже не представляешь себе, как сильно ты мне помог: просто открыл мне глаза.
25
В семь часов вечера мы вернулись в Порт-Канто. Клоду очень хотелось, как обычно, еще побыть на борту, поговорить по душам и выпить, но Паскаль воззвала к его совести:
— Разве ты не видишь, что им хочется остаться наедине. Так что сделай над собой усилие и в порядке исключения удовольствуйся обществом собственной жены.
У меня все тело покрылось темно-красными пятнами, — несмотря на все кремы и масла, я обгорел на солнце, даже лицо нестерпимо горело. Я поблагодарил Паскаль за чудесно проведенный день.
— Ерунда, ничего особенного, — отмахнулась та. — Вскоре повторим. Ты друг Анжелы. Значит, и наш друг. Верно, Нафтали?
Терьер тявкнул. Мы попрощались с Пьером и Максом, я дал им обоим на чай, и мы, держа обувь в руках, перешли по мосткам на набережную. «Мерседес» Анжелы стоял прямо под огромными буквами, намалеванными на стене: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» Я держал дорожную сумку Анжелы, в которую она сложила полотенца, свой купальник и мои плавки, и поддерживал ее, пока она надевала туфли.
Потом надел свои.
— И что — уже совсем не болит? — шепнула Анжела.
— Абсолютно не болит.
Трабо стояли на палубе яхты и махали нам, пока Анжела не выехала за пределы гавани.
— Умираю от жажды, — сказала она. — Вы, мужчины, попивали в свое удовольствие, а я поджаривалась на солнце вместе с Паскаль. Погоди, миленький, сейчас и я напьюсь. — Она резко свернула направо и тут же затормозила перед одноэтажным домиком с вывеской «Клуб Порт-Канто». Мы прошли через прохладный холл, несколько клубных комнат и маленький бар, где тихо играл оркестрик из трех музыкантов, и оказались на тенистой террасе. Мы уселись за столик у самой стены дома, где музыка еще была слышна. Кроме нас здесь было всего четыре пары. Я заказал шампанское, и когда его принесли, Анжела залпом осушила свой бокал, и я тут же его наполнил. На землю опускался вечер. И опять свет с каждой минутой менял свой цвет, а воздух был ласковый, как шелк. Я прошел в бар, дал музыкантам денег и попросил их сыграть «Вlоwin’ in the wind». Потом вернулся к нашему столику, где меня встретил вопросительный взгляд Анжелы:
— Что ты там делал?
— Ничего.
Мы выпили, и тут раздались первые такты «Вlоwin’ in the wind».
— Наша песня! — воскликнула Анжела.
Внезапно она вскочила с места, помчалась в бар и тут же ее голос зазвучал из динамиков на почти безлюдной террасе. Она пела в микрофон, очень тихо, почти шепотом, пела по-немецки, и приглушенные слова песни оттого еще сильнее западали в душу:
— «Сколько дорог в этом мире полны страданий и слез? Сколько морей в этом мире полны развеянных грез?..»
Рояль. Ударные. Саксофон с сурдиной. Голос Анжелы. Я откинулся назад, пил мелкими глотками, а мысли мои бродили где-то далеко-далеко…
Я сказал ей, что не женат. Я солгал Анжеле. Это было подло…
— «…сколько матерей давно одиноки, и ждут, и ждут столько лет?..»
Тело мое горит огнем. Не только от солнца и не от шампанского. Сам знаешь, от чего. Ты солгал Анжеле. У тебя дома жена. Ты не свободен. Нет, свободным тебя никак не назовешь…
— «…ответ, друг мой, знает один лишь ветер. И только ветер знает на это ответ…», — глухо пел голос Анжелы.
Ну и что! Внезапно я отбросил все угрызения совести. Ну и что такого! Я свободен! Ибо мой брак мертв. Лишь по документам Карин — моя жена. А настоящая жена, жена, которую я люблю, она здесь, рядом, и зовут ее Анжела.
А она все пела: «…сколько людей еще не свободны, а так хотели бы быть? Сколько детей, ложась спать, от голода не могут уснуть?..»
Не хочу открыть ей правду. И не открою. Буду молиться, чтобы этого не сделал кто-то другой, чтобы Анжела не узнала правды от других. Я должен завершить расследование. Должен работать, зарабатывать деньги. Я не имею права сдаваться.
«…ответ, друг мой, знает один лишь ветер. И только ветер знает на это ответ…»
Я должен… должен… Что? Что я должен? Разве я не имею права просто быть счастливым? Всю свою жизнь я был всем и везде должен!
Я все больше возбуждался, распаляясь от самооправданий, потому что чувствовал, что был неправ, сказав Анжеле неправду. Но я не мог сказать ей правду! Потому что сказав, мог бы ее потерять…
«…Сколько денег тратят впустую, посылая людей на смерть? — звучал голос Анжелы из динамиков. — Сколько высоких слов тратят иные, не видя беды круговерть?..»
Я не хочу потерять Анжелу! Никогда! Это был бы конец, конец всему…
«…Какая беда должна еще грянуть, чтобы люди сказали «нет»? Ответ, друг мой, знает один лишь ветер. И только ветер знает на это ответ…»
Голос Анжелы умолк. Медленно и печально запел саксофон и довел мелодию до конца. Пока она пела, я открыл коробочку от Ван Клифа. И теперь опустил бриллиантовые серьги в недопитый бокал Анжелы. Она вернулась к столику, сияющая от счастья.
Я поднялся.
