Под выключателем лежал крепкий ящик. Серёжка сначала обрадовался, но, переведя луч фонарика под потолок, сник: лампочку кто-то выкрутил.
– Вот, – шёпотом произнёс он. – Здесь мы сидим, когда на улице дождь. И вообще…
– Дай мне, – Пантелеймон протянул руку. Серёжке очень не хотелось расставаться с фонариком, но желание увидеть новые миры пересилило страх остаться без света. И он безропотно отдал «генератор лучей».
Пантелеймон медленно повёл лучом фонаря вдоль стены, стараясь не пропустить ни миллиметра.
– Стоп! – внезапно сказал он. – Кажется, вот она! Держи! – и передал фонарик Серёжке. Тот вцепился в него, как в спасательный круг: темноту он всё же недолюбливал. – Свети сюда! На руки.
Пантелеймон подцепил ногтями край трещины и потянул в стороны.
Перед ними открылась узкая тёмная комната с высокими стенами, плавно переходящими в потолок.
– Никого! – разочарованно произнёс Пантелеймон. – Вот, всегда так! Или берег пустынный, или пустая и запертая комната.
– Монашеская келья! – поправил Серёжка. Почему-то шёпотом.
– С чего ты взял? – покосился на него Пантелеймон. – А может, темница, тюремная камера!
– Решёток на окнах нет. И свечи в канделябре. Откуда в темнице свечи?
– А канделябр в келье откуда? Свеча в подсвечнике – и довольно. А то и в плошке…
Скрипнула дверь. Ребята присели и замерли.
В комнату вошёл человек в длинном одеянии, и вправду немного похожий на монаха. В руках он держал небольшой холщовый мешочек, торчащий изнутри острыми углами содержимого. Не замечая ребят, притаившихся в тёмном углу, он подошёл к пюпитру, на котором стояли канделябр с тремя свечками и чернильница с воткнутым в неё гусиным пером, и лежал свиток.
Взвесил мешочек на руке, развязал, вытащил сухарь, осмотрел со всех сторон и вздохнул.
– Сухари, опять сухари… – печально произнёс он, высыпая оставшиеся на блюдо. – А так хотелось съесть чего-нибудь вкусненького… Но что можно сделать из сухарей?
Он взял из чернильницы перо, отложил в сторону сухарь, поправил на пюпитре свиток, склонился над ним и что-то написал. И задумался.
У Серёжки затекла нога, и он пошевелился. Раздался шорох.
– Кто здесь? – поднял голову от свитка монах. – Мыши? Я ведь кормил вас сегодня с утра!
– Нет, мы не мыши! – замотал головой Серёжка, выступая из угла. – Хотите вкусненького? У меня конфета есть! Вот, возьмите!
– Кто ты? – удивился монах, поднимая канделябр.
– Серёжка, – сказал Серёжка. – А он – Пантелеймон.
И Пантелеймону тоже пришлось показаться на свет.
– Что вы здесь делаете? – спросил монах.
– Мы… путешествуем, – признался Серёжка.
– Между мирами, – добавил Пантелеймон. – А вы чем занимаетесь?
– Я готовлю себе пропитание, – сказал монах. – Я – словотворец. Я из одних слов составляю другие. И они становятся настоящими. Например, «тапок» – «капот». Если кто-то вдруг нашёл лишний тапок, а ему не во что одеться, он просит меня сделать капот. Капот – это верхняя женская одежда, – пояснил он, видя, что ребята не понимают.
– У нас слово «капот» означает нечто другое, – сощурился Пантелеймон.
– Но, наверное, ваш капот тоже что-то покрывает? – спросил монах.
– Верно! – засмеялся Пантелеймон.
– Но больше всего меня просят, чтобы я сотворил что-нибудь съедобное, – продолжал монах. – В нашем мире очень мало еды. Люди приносят разные предметы или продукты, и я превращаю их во что-то другое. Но сегодня они снова принесли сухари. Они уже всем надоели, а я никак не могу создать из них ничего большего, чем они из себя представляют. То есть те же сухари…
– А покажите-ка, как вы это делаете, – попросил Серёжка.
– Вот, смотри, – монах с готовностью пододвинул ему свиток. – Я написал слово «сухари». Теперь из букв этого слова нужно составить другое слово, или слова…
– Ну, это же очень просто! – воскликнул Серёжка. – Вот, смотрите, легко получается «уха»!
– Уха? – удивился монах и склонился над свитком. – Действительно, «уха» получается… А что такое уха?
– Вы не знаете, что такое уха? – поразился Серёжка.
– Нет, – покачал головой монах. – Расскажи мне, что это. И тогда я попробую сделать её.
– Ну-у… – задумался Серёжка. Он столько раз ел уху, которую варила мама, а однажды съездил с отцом на рыбалку, и там попробовал настоящую рыбацкую тройную уху… а вот поди ж ты: объяснить, что она такое, не может. – Это если взять рыбу, положить в котёл…
К нему на помощь пришел Пантелеймон.
– Говоря другими словами, если попроще, уха – это рыбный суп.
Серёжка хотел возмутиться. Он вспомнил, как на рыбалке мужики рассказывали о десятке отличий настоящей ухи от простого рыбного супа. Но возражать не стал. Может, монаху сгодится и такое объяснение? А то так и будет питаться одними сухарями.
– Рыбный суп? – удивился монах. – Рыбный суп я знаю. Но я никогда не думал, что его можно назвать как-то иначе. Должно быть, поэтому у меня ничего не получалось!
– Многие вещи имеют второе название, – важно произнёс Серёжка.
– И верно! – согласился монах. – Но я не знал такого слова: уха! Спасибо вам, дети! А то пришлось бы снова есть сухари. Я никак не мог увидеть в них ничего другого, – снова повторил он.
Он взял сухарь, который отложил на пюпитр, достал с полки глубокую тарелку, отломил от сухаря пару кусков, положил оставшееся на тарелку… И от тарелки сразу взвился густой парок и пошел вкусный запах ухи.
– Ура! – тихо сказал Пантелеймон. – Уха! Настоящая уха! Люблю уху!
– А ещё… а ещё можно сделать рис! – выпалил Серёжка.
Он взял с полки вторую тарелку, помельче, положил в неё отломанные монахом куски, немного покрутил – и на тарелке белой горкой поднялась рисовая каша.
– Это же сарацинская крупа! – с удивлением произнёс монах.
– А по-другому она называется рис, – твёрдо сказал Серёжка. – Нужно знать синонимы! Тогда вы сможете больше сделать. Но почему у вас одно превращается в другое?
– У нас – лингвистический мир! – сказал монах с гордостью. – Здесь воплощается в реальность любое слово!
Пантелеймон подошёл к пюпитру, наклонив голову, посмотрел на написанное на пергаменте слово «сухари», хмыкнул, вздохнул и написал рядом слово «хариус».
После чего взял второй сухарь, раскрошил на шесть кусков, положил на третью тарелку, повертел, словно напёрсточник стаканчики, приставляя друг к другу разными сторонами – и поднял с блюда большущую рыбину.
– Вот! – торжествующе сказал он. – Теперь можете ещё и рыбу есть!
