— Падла, нож сломал! — завыл он.
— Я тебе и челюсть сломал, — сказал Глеб, нанося сокрушительный удар.
Хрустнула скульная кость — и как будто распалась под кожей на две половинки. Штепсель закружился волчком, плюясь матами и кровью. Глеб ударил пяткой в колено — и противник переломился, словно сухая ветка. Он ползал по траве, пачкая физиономию рвотой… Анюта отбежала, но оставалась здесь, стояла, прижав ладошки к щекам, и потрясенно твердила: «Какой ужас… какой ужас…» Реальной опасности никто из присутствующих больше не представлял. Ушастому он чуть не оторвал голову — та болталась как-то странно, но продолжала орать дурниной. Гоголь поднимался с прокушенной до крови губой. Вставал колченогий Штепсель — глаза дикие, рожа в блевотине. Бросились, не сговариваясь, в последний и решительный бой — словно зомби без чувств и разума! Глеб без усилий их разбросал, потоптался по стонущему Гоголю, но остерегся ломать грудную клетку. Впечатал Штепселю «бланш» под глазом. Обгоревший Чебурашка получил короткую, но яркую затрещину — и рухнул в костер. Брызнули зола и искры. Он визжал, как сверло, вгрызающееся в бетон, пытался выбраться из западни, но конечности разъезжались, и он снова гремел в кострище.
— Как насчет капли милосердия? — как-то надтреснуто поинтересовалась Анюта.
Глеб спохватился — да, разумеется! Дело сделано, он не садист. За ногу вытащил Чебурашку из костра (уши тоже неплохо обгорели), бросил на траву. Обернулся — кому еще требуется милосердие? Гоголь отползал, смотрел на него со страхом. С ненавистью таращился заплывшим глазом Штепсель. Но захныкал, начал защищаться руками, когда он сжал кулак.
— Вообще-то вас предупреждали, парни, — грустно вымолвил Глеб, покосившись на окаменевшую девушку (теперь точно решит, что он зверь). — Сами виноваты. А теперь внимание, господа. Перед вами офицер спецназа федеральной службы. Мы находимся в зоне повышенной террористической опасности. Если кто-то из вас после курса интенсивной терапии решит продолжить глупости, то урок повторится. А потом придут мужчины с серьезными лицами работников спецслужб, и остаток вашей растительной жизни вы проведете за решеткой. Так что решайте сами. Рекомендую перестать прожигать жизнь, устроиться на работу и попытаться влиться в общество. Ну, пока, чудилы! — Он с презрительной ухмылкой обозрел лежащих: — Приятного аппетита, много не пейте. Пойдем, дорогая, — повернувшись к девушке он взял ее за руку.
— Господи… — выдохнула Анюта, когда они свернули за скалу и затихли стоны. — Кажется, я начинаю познавать темные грани твоей сущности… Так не хотелось видеть, как ты дерешься… Ты даже в лице не изменился, когда месил их в мелкий фарш…
— Это называется стрессоустойчивость, — объяснил Глеб. — Анюта, прошу тебя, не подумай, что я такой и есть. Я защищался — защищал тебя и себя. Ты видела их нож, понимаешь, что у этой публики ни морали, ни мозгов. Учить их можно единственным способом, другого не поймут. Не сделай я это, завтра пострадали бы другие ни в чем не виновные люди…
— Глупенький, я же все понимаю… — Она непроизвольно подалась к нему, обвила рукой за локоть, но тут же, смутившись, отстранилась. — Ты их не бил — воспитывал. Это не очень хорошие люди, боюсь представить, что было бы, попадись я им… И все же постарайся в моем присутствии поменьше орудовать кулаками, договорились? Пойдем, Глеб, будем делать вид, что ничего не произошло…
Они спешили выйти за пределы поселка. Анюта оборачивалась, облизывала пересохшие губы. Он успокаивал ее: нет повода для паники, эти побоятся мстить. Для начала им нужно вылечиться, а его отпуск к тому времени уже закончится. Анюта нервно смеялась: вот и познакомилась, называется, с мужчиной. Где-то Эдуард зубами клацает, вынашивает месть. Теперь эти три веселых гуся. Что дальше? Отпуск переставал казаться скучным.
Вечер действительно закончился мирно. Они вернулись в пансионат, прошлись по скверу. По территории бегала озабоченная Ольга Борисовна с телефоном в руке и бурчала под нос: как ей надоели эти перестройки, переделки, «улучшения», нагоняи от начальства! При Украине было проще — выживали сами, чиновникам плевать, денег не выделяли ВООБЩЕ, и, понятно, никто не спрашивал за их расходование. То-то она похудела на четыре килограмма… Сторож Федор Никодимович волок весла в сторону причала. Покосился на Глеба с Анютой, сморщил нос, мол, все понятно, бабы и рыбалка — понятия несовместимые. Глеб смастерил удрученную гримасу. Ладно, в другой раз. Они сходили на ужин, потом гуляли по вечернему пляжу. Анюта куталась в платок — дул бодрящий ветер. Приятное времяпровождение подходило к концу. «Пора», — вздохнула она. Глеб проводил ее до номера, немного постояли в холле — как-то враз оробевшие, смущенно отводили глаза. У него не повернулся язык позвать девушку к себе — понимая, что не пойдет, а отпугнуть может. Не та оказалась особа, с которой подобные вопросы решаются быстро. К себе она тоже не приглашала.
— Извини, Глеб, очень устала… — шепнула Анюта, отыскивая в полумраке его глаза. — Пойду спать, хорошо?
— Конечно, Анюта, — как можно непринужденнее улыбнулся он. — Все хорошо, завтра утром увидимся…
— Боже правый, я совсем забыла… — Она в расстройстве схватилась за голову. — Сразу, как приехала, купила две экскурсии: на завтра и на предпоследний день. Первая: Бахчисарай с одноименным фонтаном и ханским дворцом, а после обеда — Большой каньон в окрестностях Бахчисарая… Кто же знал, Глеб? В восемь утра за мной и соседкой заедет экскурсионный автобус из Судака… Буду только вечером, извини. Я могла бы тебя записать, но надо было сразу…
— Да все в порядке. — Он расстроился, но не подавал виду. — Появишься к вечеру — дай знать, поужинаем… Только сразу хочу предупредить — если при словах «Бахчисарайский фонтан» у тебя в голове рождается что-то грандиозное, то оставь свои надежды, чтобы потом не расстраиваться. Это всего лишь кранчик в стене…
Анюта тоже расстроилась — но не отменять же оплаченные удовольствия? Она поколебалась, прежде чем уйти, потом привстала на цыпочки и поцеловала его в щеку.
Глеб в глубокой задумчивости возвращался в номер. На освещении в пансионате экономили — суровое наследие «украинских» времен, какие бы деньги ни выделяли российские власти. В коридоре и холле горели маломощные лампы. У двери в номер мялся толстый парень, извлеченный Глебом из моря. Стукнул несколько раз в дверь, подождал и побрел к лестнице. Глеб проник в номер, растянулся на кровати и не заметил, как уснул. Спал он крепко, без сновидений, пока утром сквозь щелки в занавесках не пробрался солнечный зайчик и не стал нервировать…
Глава пятая
Весь следующий день тянулся замороженной сколопендрой. Время не шло — стояло на месте и даже пятилось. До завтрака его настигла заслуженная кара: толстяк подкараулил под дверью, начал рассыпаться в благодарностях, путая русские слова с украинскими. Совал деньги, уверяя, что это последние, других нет (от денег Глеб отказался наотрез). Звал к себе в гости в Черкассы, уверял, что русские и украинцы — братья навек. Кто бы сомневался. Только некоторые из «братишек» пару лет назад забыли свою историю и начали, словно юмореску, придумывать другую — и ведь ведется целая нация, гордится тем, чего нормальным людям положено стыдиться… Глеб объяснил ему, что все в порядке, разве уважаемый Петр на его месте не поступил бы так же? Разве люди не обязаны помогать ближним? Упитанный Петр энергично кивал, а потом, облегченно вздыхая, удалился с чувством выполненного долга…
