А Мун ему:
— Нам нельзя в Техас.
— Ты бы хлебало не открывал, Мун? Лучше я разговаривать буду, — говорит Куинси.
— Я не могу спокойно сидеть. У меня ногу дергает.
Кочет достал бутылку виски и налил в кружку немного для молодого конокрада.
— Если станешь слушать Куинси, сынок, так либо помрешь, либо ногу потеряешь, — говорит. — Куинси-то не больно.
— Не давай ему себя стращать, — опять встрял Куинси. — Ты ж боец. Мы из этой передряги выберемся.
Лабёф втащил в землянку наши скатки и прочие пожитки.
— В пещере там шесть лошадей, Когбёрн, — сказал он.
— Что за лошади?
— По мне, так добрые верховые. Кажется, все подкованы.
Кочет допросил воров насчет этих лошадей; Куинси уверял его, что животные куплены в Форт-Гибсоне и гонят они их на продажу индейской полиции, которая называется «Легкой кавалерией чокто».
[61] Но никаких купчих предъявить не сумел, как и не доказал иначе, что это их собственность, и Кочет его сказкам не поверил. Куинси насупился и больше не отвечал ни на какие вопросы.
Меня отправили собирать дрова, и я взяла с собой лампу — вернее, то был фонарь «бычий глаз», вот какая лампа, — пошла порылась в снегу и отыскала палок и сломанных деревцев. Ни топора, ни резака у меня не было, и я притащила все целиком за несколько ходок.
Кочет сварил еще котелок кофе. Мне задал резать мясо и кукурузные лепешки ломтиками, они теперь совсем задубели, а Куинси велел ощипать индюшку и разделать для жарки. Лабёф думал пожарить птицу над открытым огнем, но Кочет заметил, что она для такого недостаточно жирна, выйдет жесткая и сухая.
Я сидела на скамье у стола, а воры — по другую сторону, скованные руки сверху. Постель они себе разложили на полу у очага, и теперь на их одеялах сидели Кочет и Лабёф, ружья на коленях, отдыхали. В стенах землянки были дыры там, где торф выпал, оттуда ветер дул со свистом, и лампа немного мигала, но внутри было тесно, поэтому тепла хватало. С учетом всего нам было вполне удобно.
Я обварила задубевшую птицу кипятком, но все равно перья оставались. Куинси ее ощипывал свободной рукой, а скованной придерживал. И ворчал все время, так ему было неудобно. Покончив с перьями, разрезал индюшку для жарки своим большим охотничьим ножом, но из противоречия старался плохо. Не чисто резал, а небрежно, грубо.
Мун пил виски и хныкал — нога болела. Мне было его жалко. Однажды он мой взгляд перехватил и говорит:
— Чего смотришь? — Глупый вопрос, и я ничего не ответила. Он спрашивает: — Ты кто? Что ты тут делаешь? Что здесь делает эта девчонка?
Я ответила:
— Меня зовут Мэтти Росс, я из-под Дарданеллы, штат Арканзас. А теперь вам я вопрос задам. Вы почему стали конокрадом?
Он опять:
— Что эта девчонка тут делает?
Кочет ему:
— Она со мной.
— Она с нами обоими, — говорит Лабёф.
А Мун им:
— Что-то тут не так. Я не понимаю.
Я говорю:
— Этот Чейни, что с отметиной на лице, — он убил моего отца. Так же, как и вы, пил виски. Потому и пошел на убийство. Если вы исполнителю все расскажете, он вам поможет. У меня дома есть хороший адвокат, и он вам тоже поможет.
— Чего-то непонятно.
Куинси говорит:
— Не о чем с этой публикой толковать, Мун.
А я ему:
— Вы мне не нравитесь.
Куинси аж замер. И спрашивает:
— Ты это мне, соплячка?
Я говорю:
— Да, и повторю, если надо. Вы мне не нравитесь — ни видом своим, ни как птицу разделываете. Вам самое место в тюрьме. Мой адвокат вам помогать не станет.
Куинси ухмыльнулся и ножом махнул так, словно меня хотел зарезать. И говорит:
— Кто бы про вид рассуждал. Тебя-то, похоже, суковатой палкой по роже лупили.
Я говорю:
— Кочет, этот Куинси индюшку портит. Он ей все кости подробил, аж мозг видно.
Кочет ему:
— Куинси, а ну давай хорошо работай. А то у меня перья жрать будешь.
— Не умею я с птицей, — отвечает Куинси.
— Корову в темноте освежевать ты горазд, так и птицу разделаешь, — говорит Кочет.
Мун тут:
— Мне доктора нужно, — говорит.
А Куинси:
— Хватит пойло в себя заливать. Ты от него совсем дурак.
Тут Лабёф рот открыл:
— Если мы эту парочку не разделим, так ничего и не добьемся. Один другого совсем охомутал.
А Кочет ему:
— Мун опамятуется. Зачем такому парнишке ногу терять? Слишком молодой скакать на деревяшке. Ему б еще танцевать да веселиться.
— Это ты меня нарочно дразнишь, — говорит Мун.
— Я правдой тебя дразню, — отвечает Кочет.
Через несколько минут Мун нагнулся и давай Куинси на ухо шептать.
— Ну-ка прекращай, — сказал ему Кочет и ружье поднял. — Есть что выложить — всем выкладывай.
Мун говорит:
— Мы Неда и Задиру два дня как видали.
— Эй, не дури, — говорит Куинси. — Свистнешь — я тебя убью.
Но Мун свое:
— Меня размотали, — говорит. — Мне доктора надо. Я все скажу, что знаю.
На этих словах Куинси хвать своим охотничьим ножом по скованной руке Муна — и у меня на глазах четыре пальца ему отрубил, они прочь отлетели, как щепки от бревна. Мун ужасно завопил, и тут пуля из винтовки разнесла прямо передо мной лампу и ударила Куинси в шею, а мне на лицо горячей кровью брызнуло. И первая мысль у меня: «Лучше-ка мне подальше отсюда». Я со скамьи кувырнулась спиной — хоть и на земляном полу, а всё как-то спокойней.
Кочет с Лабёфом подскочили — убедились, что меня не задело, и тут же — к упавшим конокрадам. Куинси лежал без чувств — умирал или уже умер, а у Муна кровь хлестала из руки да из смертельной раны в груди, которую ему Куинси успел сделать.
— Боже святый, я умираю! — говорит Мун.
Кочет чиркнул спичкой, чтоб светлее стало, и велел мне принести сосновый сучок из очага. Я нашла хороший, длинный, зажгла его и принесла Кочету — факел сильно дымил, но весь этот кошмар освещал. Исполнитель снял наручники с бедняги.
— Сделай же что-нибудь! Помоги мне! — кричит тот.
