— Я для тебя, сынок, ничего уже не могу сделать, — отвечает Кочет. — Твой напарник тебя убил, и я его прикончил.
— Не бросай меня тут. После волков от меня ничего не останется.
— Я прослежу, чтоб тебя достойно похоронили, хоть земля и промерзла, — говорит Кочет. — А теперь расскажи мне про Неда. Где ты его видел?
— Два дня тому видали, у Макалестера, его с Задирой. Они сегодня сюда придут, лошадей поменять и поужинать. Хотят ограбить «Летуна Кати» возле стрелки Уэгнера,
[62] если снег не помешает.
— Их четверо?
— Сказали, четыре лошади надо, я больше ничего не знаю. Нед был Куинси дружок, не мой. На своего друга я б не свистнул. Я боялся, что стрельба начнется, а в этих браслетах мне мало что светит. Вот в драке я храбрый.
Кочет спрашивает:
— А человека с черной отметиной видел?
— Никого я не видел, только Неда и Задиру. Как дело до драки доходит, я в самой гуще, но вот коли надо остановиться и подумать — тут я в кусты. Куинси все законы ненавидел, но за друзей держался.
— Во сколько они тут будут, не говорили?
— Я уже выходил, их выглядывал. У меня брат есть, Джордж Гэрретт. В южном Техасе разъездной методист, проповедует. Продай мои пожитки, Кочет, а выручку ему отправь через окружного управляющего в Остине. Мышастая лошадь — моя, я за нее заплатил. А остальных мы вчера вечером у мистера Бёрлингейма увели.
Я спрашиваю:
— Хотите, мы вашему брату расскажем, что с вами случилось?
А он мне:
— Это все равно. Он знает, что я в глухомань подался. Сам потом ему скажу, когда мы встретимся на улицах Блаженства.
— Только Куинси ты там не ищи, — посоветовал Кочет.
— Куинси со мной всегда по-честному обходился, — говорит Мун. — Ни разу не подводил, пока не зарезал меня. Дайте водички холодной попить.
Лабёф принес ему воды в чашке. Мун потянулся было к ней кровавым обрубком, потом взял другой рукой. И говорит:
— Пальцы еще чувствую, а их уже и нету.
Хорошо он попил, много, но ему от этого больнее стало. Еще немного поговорил, но уже сбивчиво и вроде как ни за чем. На вопросы не отвечал. А в глазах у него вот что читалось: смятенье. Вскорости для него все кончилось, и он к другу своему ушел, к покойному. Будто на тридцать фунтов похудел.
Лабёф сказал:
— Говорил я, надо было их разлучить.
Кочет на это ничего не ответил — не хотел признавать, что допустил ошибку. Обшарил карманы у мертвых конокрадов и все, что нашел там, выложил на стол. Лампу уж не починить было, и Лабёф принес из своей седельной сумки свечу, зажег и укрепил на столе. Добыча у Кочета была: несколько монет, патронов да бумажных ассигнаций, и еще картинка — хорошенькая девушка, из иллюстрированной газеты вырвана, а еще карманные ножи да шмат жевательного табаку. В жилетном кармане у Куинси он еще нашел кусок калифорнийского золота.
Я его как увидела — чуть не закричала.
— Это моего папы! — говорю. — Отдайте его мне!
Золото не в монете было, а в слитке, со штампом «Золотого штата», и стоило оно тридцать шесть долларов и еще сколько-то центов. Кочет говорит:
— Я таких слитков никогда раньше не видел. Уверена, что твой?
Я говорю:
— Да, дедушка Спёрлинг два таких папе дал, когда тот на маме женился. А у этого негодяя Чейни еще один. Мы точно теперь на его след напали!
— Ну, Нед, во всяком случае, от нас не уйдет, — говорит Кочет. — Мне сдается, куда один — туда и другой. Интересно, как слиток к Куинси попал. Этот Чейни играет?
Лабёф ему ответил:
— В картишки любит перекинуться. Я так думаю, Нед решил отложить налет, если его тут до сих пор нету.
— Ну, я б на это рассчитывать не стал, — говорит Кочет. — Седлай лошадей, а я ребят наружу выволоку.
— Сбежать, что ли, намерен? — спрашивает Лабёф.
Кочет как зыркнул на него ярким глазом.
— Я, — говорит, — намерен сделать то, для чего сюда приехал. Седлай, говорю, лошадей.
И растолковал мне, как все в землянке прибрать. Сам тела вынес наружу и в лесу спрятал. Я куски индюшки смахнула в мешок, фонарь разбитый — в очаг, а земляной пол палкой поворошила, чтоб кровь затереть. Кочет засаду метил.
Вернувшись из леса после второй ходки, он притащил охапку веток для очага. Развел большой огонь, чтоб много света и дыма получилось — показать, значит, что в землянке кто-то есть. После чего мы вышли к Лабёфу — он с лошадьми под навесом остался. Жилье это, как я уже сказала, располагалось в лощине, где два склона таким острым углом сходились. Хорошее место для того, что Кочет задумал.
Лабёфу он велел взять лошадь и занять пост на северном склоне, где-то на полпути к углу с землянкой, а сам, мол, расположится примерно там же, но на южном. Про меня в этой диспозиции ничего не было, и я решила остаться с Кочетом.
Лабёфу он сказал:
— Найди там себе место получше и сильно не шебурши. И не стреляй, пока я не выстрелю. Я хочу, чтоб они все в землянку зашли. Последнего я застрелю, зато остальные окажутся в бочке.
— В спину стрелять будешь? — спрашивает Лабёф.
— Только так и поймут, что у нас серьезные намерения. Это тебе не куроцапы. В общем, не стреляй, ежели разбегаться не начнут. После первого выстрела я им крикну, не хотят ли живьем сдаться. Если нет, мы их на выходе перестреляем.
— В этом твоем плане — сплошь убийства, — говорит Лабёф. — Нам же Челмзфорд живым нужен, нет? А ты им ни единого шанса не даешь.
— А Неду и Задире нет смыла шансы давать. Если их возьмут, им одна дорога — на виселицу. Они это знают. Им лучше по-любому драться. Другие могут струсить и лапки кверху задрать, не знаю. И вот еще что: мы не знаем, сколько их будет. Но я знаю, что нас тут всего двое.
— А давай я подобью Челмзфорда перед тем, как он внутрь зайдет?
— Мне так не нравится, — говорит Кочет. — Если стрельба перед землянкой начнется, мешок у нас останется, скорее всего, пустой. Нед мне тоже нужен. Мне они все нужны.
— Ладно, — говорит Лабёф. — Но если будут разбегаться, я мечу в Челмзфорда.
— Из этого своего здоровенного Шарпса ты его как пить дать в куски разнесешь, куда б ни попал. Меть в Неда, а я попробую этого Чейни в ноги свалить.
— А как Нед выглядит?
— Мелкий такой. Не знаю, на чем будет ехать. Но много языком чесать будет — точно. Меть в меньшего.
