Я накидываю капюшон и неспешным шагом направляюсь в сторону поликлиники. Поднимаюсь на крыльцо, вхожу внутрь, огибаю стойку регистратуры и направляюсь в дальнее крыло, где располагаются кабинеты ортопедического отделения. Капюшон все еще наполовину скрывает мое лицо. Краем глаза фиксирую каждого, кто попадается мне на пути. Я не вызываю ничьих подозрений, никто не обращает на меня внимания. Каждый занят своими проблемами, своими болячками…
Сворачиваю направо и один-единственный раз позволяю себе оглянуться через плечо. Толкаю плечом незапертую дверь черного хода. Железная лестница ведет вверх. Не сбиваясь с прежнего ритма, преодолеваю три пролета и упираюсь в низкую чердачную дверь. Она тоже должна быть не заперта. Специально для меня. Так и есть.
Я проникаю внутрь. Ключ торчит в замке с внутренней стороны. Поворачиваю его на два оборота, случайные гости мне не нужны.
Свет на чердак проникает через единственное круглое слуховое окно, расположенное на скосе крыши. Оно напоминает иллюминатор подводной лодки. С той лишь разницей, что это окно снабжено специальной задвижкой, позволяющей открыть его в случае необходимости. У меня такая необходимость есть.
Черный кожаный чемоданчик аккуратно прислонен к одной из опорных балок. Я присаживаюсь на корточки и раскрываю его. Привычная снайперская винтовка «Stealth Recon Scout» в разобранном состоянии. Несущая алюминиевая шина, продольно скользящий поворотный затвор, укороченный ствол с интегральным глушителем, оптический прицел… В общем, все, как обычно, ничего нового.
Сегодня я могу позволить себе не торопиться со сборкой. Сверяюсь с наручными часами. Клиент появится не раньше чем через сорок пять минут. Придется ждать. Но это я умею. Терпение – одно из главных моих достоинств. Терпение и выдержка.
Я вспоминаю про кофе. Нужно согреться. Напряжение мышц при моей работе недопустимо. Миниатюрный термос покоится в нагрудном кармане куртки. Расстегиваю «молнию», достаю его и сворачиваю крышку. Сбрасываю с головы капюшон. Тут он мне ни к чему.
Наполняю крышку наполовину и делаю несколько неторопливых глотков. Тепло разливается по телу, и я начинаю чувствовать себя увереннее. Удобно располагаюсь на полу чердака в позе лотоса и, слегка прикрыв глаза, пью кофе. Время неумолимо отсчитывает свой ход. Ускользает, как песок сквозь пальцы. Для кого-то этот песок сегодня станет последним. И я знаю, для кого, но изменить ничего не могу. Это моя работа. Ничего личного…
Когда остается десять минут из отведенных изначально сорока пяти, я скручиваю термос и прячу его обратно в нагрудный карман. Застегиваю куртку. Надеваю перчатки. На сбор винтовки уходит тридцать одна секунда. Спешки по-прежнему нет. Подхожу к слуховому окну, откидываю задвижку. Окно открывается наружу. Я занимаю исходную позицию. Припадаю глазом к окуляру оптического прицела. Нахожу цель. Это парадная дверь двухэтажного здания на расстоянии девятисот метров от меня. Пока она закрыта. Время еще не пришло, нужно подождать. Палец мягко ложится на спусковой крючок. Я слышу, как тикают часы на моем левом запястье…
Клиент появляется не один, с ним еще двое мужчин. Они выходят из двери, оживленно разговаривая о чем-то. Клиент эмоционально размахивает руками. Один из мужчин спускается с крыльца, распахивает дверцу автомобиля и делает приглашающий жест рукой. Я не знаю, кому он адресован. Да меня это и не волнует. В этот момент я не чувствую себя человеком. Но я – и не функция. Я – лишь часть смертоносной машины…
Правая бровь клиента оказывается в перекрестье оптического прицела. Он делает шаг вперед, и в то же мгновение я спускаю курок. Голова клиента легонько дергается, и он оседает на снег. Еще десять секунд я наблюдаю за ним в оптический прицел. Двое других мужчин кидаются к поверженному телу. Испуганно и растерянно оглядываются по сторонам. Проверяют пульс на шее жертвы. Клиент мертв. В этом нет никаких сомнений.
Я закрываю слуховое окно, разбираю винтовку, складываю ее в чемоданчик и оставляю на том же месте у опорной вертикальной балки. Покидаю чердак, на этот раз запирая низенькую дверцу с внешней стороны. Ключ оставляю в замке. Что здесь будет происходить в дальнейшем и как будут заметаться следы – меня не волнует, это не моя головная боль. Я снова набрасываю капюшон, снимаю перчатки и спускаюсь вниз по металлической лестнице. Оказываюсь в ортопедическом крыле. Снабженная пружиной дверь сама возвращается в исходное положение.
Я на мгновение останавливаюсь и цепким взглядом из-под опущенного капюшона ощупываю лица многочисленных пациентов.
– Простите, – раздается женский голос слева от меня. – Вы в семнадцатый? Я пытаюсь найти крайнего…
– Я в пятнадцатый стою, – отрицательно качаю я головой.
Женщина отходит, и я слышу, как тот же вопрос она задает уже кому-то другому. Я направляюсь к выходу из поликлиники. Оказываюсь на улице, пересекаю сквер, вновь огибаю превращенное в каток озеро с резвящейся детворой и только на пересечении Антонова и Кропоткинской призывно вскидываю руку, привлекая внимание таксистов.
Долго ждать не приходится. Одна из машин с шашечками на крыше тормозит рядом со мной. Я занимаю место на заднем сиденье.
– В Домодедово.
Автомобиль трогается с места. Я откидываюсь на спинку сиденья и прикрываю глаза.
Предъявив служебное удостоверение, Гуров заехал на территорию спортивного комплекса и припарковался на ближайшем свободном месте. Крячко нагнулся и погасил сигарету в чистой пепельнице под приборной панелью, болезненно поморщившись при этом. Напарник заметил его гримасу и предложил:
– Может, лучше все-таки отвезти тебя к врачу? Вдруг рана гораздо опаснее, чем ты думаешь? Да и выглядишь, честно говоря, бледновато…
– Все нормально. – Станислав распахнул дверцу автомобиля со своей стороны. – Не нужен мне никакой врач. А бледность – это от недосыпа. У меня выдалась чертовски бурная ночка. Я отдал все силы, какие у меня были…
– Не бережешь ты себя, Стас. А ведь уже не мальчик вроде.
– Но и не девочка, – хмыкнул Крячко. Сыщики выбрались из салона и направились к зданию спортивного комплекса. – Лучше расскажи мне, почему именно этот Санников? Что тебя так заинтересовало в его скромной персоне?
– Я читал протокол его допроса в «Роскомспорте». Разумеется, эти показания Санникова могут во многом отличаться от тех, что он давал сотрудникам ФСБ. Но к тем протоколам доступ нам не светит… – Мелкие хлопья снега ложились полковнику под ноги. – Так вот, насколько я могу судить, Стас, после всех мытарств и жизненных неприятностей Мартынова в «Вихре» приютил именно Санников.
– Так это неудивительно. Он – менеджер клуба. Это его работа.
– Само собой, – согласился Гуров. – Но когда Санникова допрашивали, Мартынов уже был мертв, и всем уже было известно о его подвигах. А Санников… Он все равно достаточно тепло отзывался о футболисте. Как-то по-отечески, знаешь ли. Плюс к этому, согласно показаниям Санникова, он не отрицал тот факт, что по приходе в «Вихрь» Мартынов, как футболист, уже «сдулся». В нем не было никакого потенциала, никаких перспектив… Ничего не было. То есть, по большому счету, для клуба Мартынов не представлял повышенного интереса. Даже для такого, как «Вихрь», находящегося в середине турнирной таблицы третьего дивизиона…
