Таволга впадает в Нейву в Нижних Таволгах. Нейва – речка извилистая общим направлением на северо-восток, но местами на извилинах разворачивается чуть ли не в обратном направлении. Длина Нейвы около 300 км. В Алапаевском районе она, минуя село Невьянское, сливается с Режом, миновавшим село Ключи. Далее, слившись в одно целое, они образуют реку Ницу, а Ница будет протекать до Усть-Ницы и соединит свои воды с Турой. Тура – Тобол – Иртыш – Обь – Обская губа, Карское море, Северный Ледовитый океан – это маршрут протекания наших вод.
Нижние Таволги. Река Нейва. На заднем плане здание керамического завода
Пруд с дамбой в Таволгах
О существовании двух прудов в деревне уже говорилось. Третий пруд, сооружённый за пасекой чуть выше Бунарки, обеспечивал полив огородов и культурных пастбищ за Бунаркой. При хорошем естественном зарыблении, в эти три пруда целенаправленно был запущен малёк зеркального и золотистого карпа. Старожилы Верхних Таволог наверняка помнят те времена и что в результате получалось. После появления этих новых обитателей всякая рыбалка в водоёмах была запрещена категорически. Заядлые рыбаки, лишённые любимого увлечения, изнывали страшно и коротали время до желанного открытия. Запретный плод хоть и сладок, но подходить с удочкой на берег боялись.
Новосёлов берегли всячески, подкармливали зерносмесями и комбикормом. Результат превзошел все ожидания, и когда рыбалку разрешили, то отъевшихся за два года на дармовых харчах особей поймать было не так-то просто… На толстую леску и большие крючки они не клевали, а тонкие снасти отрывали. Временами в некоторых местах пруд, что называется, кипел. А сколько было всевозможных всплесков и внезапных громких шлёпаний во время карповых шалостей, от которых взвизгивали полощущие с плотиков бельё женщины и вздрагивали даже бывалые рыбаки, задумавшиеся над поплавками, сидя на берегу или в лодке.
Любой рыбак старался сидеть на своём месте, которое подкармливал, обустраивая, считая счастливым, и ворчал недовольно, если за время его отсутствия что-то тут как-то переменилось. Со временем ко всему привыкли, и даже издалека можно было угадать, кто где сидит…
Вот в той заводи всегда рыбачил Олёха. Он был из тех, которых в деревне называли «Вострошарый» и «Вертоголовый», любил рассказывать потешки с похабными словечками. Тут на выступе восседал Гриша – колченогий, с кавалерийскими ногами, коммунист с незапамятных времён и первостатейный матерщинник, коих белый свет и не видывал. Матерился он сам с собой – безадресно. Там вон сидел Коля Родимый – добрейшей души общительный и контактный человек, лошадник по призванию: любил и понимал лошадей, бессменный и вечный совхозный пастух. Разговор у него был по-крестьянски рассудительный, и слова он говорил, будто отвешивал. Обращаясь к собеседникам, он всегда где-нибудь вставлял присловье «Родимый мой». Поэтому его в деревне кто-нибудь, да и назовёт Коля-Родимый. Родимый, как и большинство деревенских, подматеривался, но это у него получалось как-то классически и беззлобно. Во время пастьбы он и к коровам обращался не иначе, как «милые мои» или «обезьянки сердешные». С коровами, видимо, он заговаривал, когда уставал от одиночества и долгого молчания в лесу.
Ходили рыбачить многие – и рыбы наловят и отдохнут часок – другой от постоянных деревенских забот.
Ребятишки, помимо удочек, рыбу ловили банками, забегаловками и упомянутыми выше бельевыми решётками, загоняя в них пескарей и налимят.
Особую тёплую улыбку вызывали уважаемые всеми деревенские старики. Про таких в деревне говорили: «Весь изробился», а их шествование на рыбалку являлось каким-то самодеятельным мини-представлением. Каждый по-своему неповторимый по выходкам, они с важным видом бывалых рыбаков появлялись на берегу. Старческая их наивность могла растрогать любого. Они, на полном серьёзе, своим поведением подчёркивали свою полезность и незаменимость в семье, считая себя, как в былые времена, кормильцами.
Семеняще-шаркающей походкой, в старомодных круглых очочках на замусоленной лямочке, приходил ссутуленный дедушка Сано Огорелышев – в прошлом отличный столяр и неплохой гармонист. Он садился на кем-то принесённый чурбачок неподалёку от плотика. У него постоянно ходили желваки. Если когда кто-нибудь из женщин приходил на плотик, чтобы что-то выполоснуть, то желваки у деда Сана, видимо от недовольства, начинали ходить более учащённо.
Дед Миней Гаёв, несмотря на старость, ходил стройно. Он был заядлейший курильщик, отчего его пальцы, усы и борода настолько были прокурены, что их цвет невозможно было охарактеризовать. Они жили с дедом Саном по соседству и рыбачили тоже рядышком. Под рыбу дед Миней из дома приносил большую жестяную банку из-под повидла, которая служила ему одновременно сидушкой. Усевшись на неё, он подолгу мог просиживать не двигаясь, как изваяние какое-то.
Степан Васильевич Чебаков – заядлый рыбак с молодости, их сосед (они все трое были с Зелёной улицы), садился тоже недалеко от них. Он был, в отличие от них, немного суетлив, постоянно перекидывал удочки с места на место, булькая при этом удилищем по воде, за что был постоянно упрекаем соседями. На упрёки он невозмутимо отвечал, что рыба на шум лучше идёт. Походка у Степана Васильевича была чуть-чуть полубоком и слыл он в деревне незаменимым стекольщиком. Подкармливая рыбу, он постоянно жевал для подкормки хлеб, отчего борода у него забавно, в такт жеванию, ходила и вся была в хлебных крошках. Зимой, чтобы мормыш «побойчая» был, он клал его за щеку, чтобы подогреть. Сельчане звали его уважительно – по имени-отчеству. Он же, сам над собой потешаясь, именовал себя Чебаком. «Чебак пошёл в магазин» или «Чебак отправился на покос» – здороваясь, сообщал он повстречавшемуся односельчанину направление своего движения. Степан Васильевич в деревне был ещё востребован как гармонист. Однажды, приглашённый на новоселье в качестве гармониста, он вместе со своей однорядкой упал в раскрытое подполье. Западню подняли и убрали, чтобы добавить на стол каких-то разносолов. Гости о наличии зияющей дыры хозяйкой были предупреждены. Он же, разгорячённый выпивкой и игрой на гармошке, не увидел и не услышал прозвучавшего предупреждения и, как результат, смерил глубину подполья отуровня пола до самого низа. Гости не сразу уразумели причину резкой остановки игры гармоники. Осознав положение дел, они оцепенели и в абсолютной тишине ожидали развязки, адекватной случившемуся. Когда музыкант со всклоченной бородой и паутиной в ней, да с растянувшей меха гармошкой, удерживаемой за ремень, вылезая на свет божий в спокойном тоне сообщил гостям, что «Чебак попал в «морду»», то равнодушных среди присутствующих не оказалось. Для них слово «морда» было понятным и означало в этом случае рыболовную снасть для ловли рыбы. По достоинству оценив удачное сравнение, компания причину отсутствия гармониста посчитала уважительной. Хохотали, конечно, все, и празднование новоселья продолжалось ещё с большим весельем.
