– Ну так что, будете с Олли праздновать?
– Что?
– Как что? Выдвижение на престижную награду.
– Не знаю. В следующий четверг я еду на похороны двоюродной бабушки, и там соберется вся родня – потом мне придется долго приходить в себя, а когда я наконец оклемаюсь, будет, наверное, уже слишком поздно праздновать выдвижение на награду. Ничего, мы уже отметили номинацию на “Оскар” и все остальное. Я вообще в этом году много праздную. Ладно, не слушай меня, порю какую-то чушь.
Клем допивает остатки двойного эспрессо.
– В следующий раз пригласи меня, – говорит Зоэ. – Помогу тебе отпраздновать как следует.
– Хорошо, приглашу. Спасибо! Но, знаешь, сейчас мне куда больше хочется покоя и тишины. Ну не спорю, конечно, это был прекрасный год, фильм так хорошо принимали, но сейчас я бы сбежала от всего этого. Думаю, ты понимаешь меня. У тебя с “Влажностью”, наверное, было то же самое?
– Мне за нее никто не грозился вручить “Оскар”.
– Я знаю, но все равно.
– Но ведь ты счастлива, правда?
Клем улыбается, глядя на Зоэ.
– Вообще-то нет, не особенно.
Флёр сидит на громадном диване в гостиной отеля Сохо и дышит особым способом: выдох – задержка дыхания – еще немного выдоха. Вроде бы это должно помочь обуздать эго. Но нет, хитрый способ дыхания не обуздал эго, но, по крайней мере, очистил легкие от всякой застарелой гадости – например, от нескольких атомов последнего выдоха Мэрилин Монро, которые, несомненно, находятся в легких каждого из нас. Только что у Флёр было часовое занятие со Скай Тернер, но вышло так, что час превратился в полтора. Помощница записала Скай на йогу и медитацию, но оказалось, что на самом деле ей просто хотелось выговориться, рассказать о своем администраторе, – занятие получилось похожим, скорее, на сеанс психотерапии. Конечно, это в порядке вещей – выслушивать, как люди выпускают пар, это часть работы Флёр, но ее огорчает, когда люди не следуют ее советам. А еще хуже – когда она произносит какие-нибудь потрясающие слова из тех, которые давным-давно говорила ей Олеандра (например, “Что говорит тебе сердце?” или “А как бы на твоем месте поступила Любовь?”), а эффекта – ноль, или же человек в ответ просто бубнит: “Не знаю”.
Люди всегда знают, что говорит им сердце и как на их месте поступила бы Любовь, просто не хотят себе в этом признаваться. Сердце вполне может сказать: “Хочу переспать с соседом” или “Хочу уволиться с работы”, а тебе его заявления не нравятся. Но почему бы не услышать их и не рассмотреть со всех сторон? Со Вселенной тебя связывает не разум, а сердце. Может быть, и правда, стоит взять и переспать с соседом. Ведь, в конце концов, действия не имеют ровным счетом никакого значения. Что-то вроде этого Флёр сказала Скай Тернер, и у той вдруг на секунду прояснился взгляд, и было видно: она поняла. На эту одну-единственную секунду Скай вышла на связь. А потом вдруг – пуффф… Скай наверняка хочет переспать с соседом или, может быть, с соседом родителей, однако сосед родителей – звезда субботнего прайм-тайм телеэфира, и Флёр не уверена, что при таком раскладе Скай остается на связи со Вселенной посредством сердца. Даже если принять во внимание то, что перед Вселенной все случаи равны. А может, это сын соседа? Флёр вздыхает.
Олеандра всегда была терпелива к людям. Она понимала, что ее клиенты могут зациклиться на одних и тех же проблемах на месяцы, или годы, или вообще на всю жизнь, и мягко доносила до них мысли, осознание которых могло (она это допускала и принимала) произойти очень нескоро. Флёр вообще-то неважный психотерапевт, и диплома в этой области у нее нет. Диплома преподавателя йоги у нее тоже нет, но здесь дела обстоят гораздо лучше, ведь она ведет занятия йогой в “Доме Намасте” с шестнадцати лет. Знаменитости платят ей за советы, поскольку считают, что Олеандра передала ей знание. Но Флёр не знает и десятой доли. Ну хорошо, она знает, как заваривать чай. И еще – о восьми ступенях йоги Патанджали. А больше – ничего.
Человек, которого она ждет, наконец появляется: в линялых, слегка расклешенных джинсах, розовой рубашке и старой вощеной куртке черного цвета. Он выглядит одновременно старше и моложе своих лет: ему шестьдесят восемь. Он всегда был чересчур худым и ходил слишком быстро. Наверняка приехал на серебристом “Мерседесе 300SL” и припарковал его на Сохо-сквер. Он всюду добирается на машине – тоже слишком быстрой – и всегда находит место для парковки, несмотря на ужасную карму, которую себе приписывает.
– Августус. – Флёр поднимается и целует его в обе щеки. – Как ты?
– Флёр, – говорит он и целует ее в ответ. – Ты выглядишь очень… как бы это сказать… очень ярко, вот как, моя дорогая. В толпе тебе ни за что не затеряться!
На Флёр сегодня платье, которое на прошлой неделе ей подарил чей-то стилист в благодарность за помощь. Верхняя часть – вишнево-красная, а нижняя – оранжевая.
Ну вот, началось.
– Значит, ты боишься, что нас увидят, – говорит она Августусу.
– Было бы очень некстати, если бы это случилось. Сесилия сейчас не в лучшей форме.
Флёр следит за его взглядом и осматривает просторное помещение. За одним из столиков журналистка с сумкой “Малберри” и старомодным кассетным диктофоном берет интервью у какой-то девушки, а больше вокруг никого нет. Входная дверь – в дальнем конце зала, а за ней – фойе отеля и бар. Сюда никто не заходит – хотя, по правде сказать, конечно, заходят. Когда Флёр была здесь в прошлый раз, напротив сидел один знаменитый человек, который играл в карты с мальчиком лет десяти. Флёр решила, что мальчик – его сын, а крупная темнокожая женщина, сидевшая рядом, – жена, но потом выяснилось, что женщина – сотрудница благотворительной организации, а у мальчика неизлечимая болезнь. Знаменитый человек выдал женщине чек на десять тысяч фунтов и переписал себе в блокнот речь, которую она за него сочинила, а Флёр все это время сидела напротив и составляла ежедневный комплекс упражнений для бывшей жены рэппера по имени Зона. Но, поскольку знаменитостям нет дела до других людей, можно в общем-то…
– Думаю, мое платье нам не повредит, – сказала Флёр. – Но, если тебе здесь неуютно, можно пойти куда-нибудь еще. Правда, в “Блэкс” нельзя, там Клем, а больше я ничего поблизости и не знаю. Наверное, нам вообще не следовало…
Флёр встает. Раньше она никогда так не разговаривала с Августусом, а теперь – разговаривает. Ей кажется, что их отношения – это тупик, из которого она уже миллион лет не может выбраться.
– Не говори ерунды. Прости, дорогая, ты же знаешь, я всегда переживаю. И за тебя тоже. Да и Сесилия, как я уже сказал, сейчас не… В общем, ладно, сядь, пожалуйста. Давай закажем чаю.
Флёр вздыхает, садится и делает еще несколько дополнительных выдохов. Потом смотрит в меню. Меню – прекрасно. Здесь все прекрасно, поэтому она сюда и приходит. Будь она одна, она бы заказала, наверное, настоящий английский чай – с закусками, пирожками и топлеными сливками. Но Августус не поймет, если она закажет все это и потом заберет две трети домой, чтобы кормить птиц, поэтому Флёр выбирает фруктовую тарелку и thé pétales
[20]. Ах да, и еще несколько разноцветных миндальных пирожных – по крайней мере два она припрячет, чтобы отнести домой Робину, – очень уж тот их любит. Августус заказывает фруктовый пирог, чай “Английский завтрак” и большой бокал бордо. Он неодобрительно хмурит лоб, глядя, как Флёр достает свою миниатюрную баночку с розовой гималайской солью и особые травы, которые она добавляет буквально во все.
