Скай смотрит на бутылочку. Неужели это и в самом деле чьи-то слезы? Ведь это же…
– Так почему именно в церковь? – спрашивает она у Ины.
– Там блаженство будет такое, что вы его просто не вынесете. Во всяком случае, поначалу.
– В церкви? В любой самой обыкновенной церкви?
– Да.
– Серьезно? Как-то это все, ну…
– А вы попробуйте и поймете. Вам несказанно повезло. Больше никому я не отдала бы самую последнюю бутылочку – но, конечно же, если бы не твоя мать, у меня бы ее и не было. Ведь это она привезла обратно стручки, выросшие на острове. И…
– И что же происходит в церкви?
– Это очень трудно описать, но суть в том, что всю скуку как рукой снимает. Все вещи, которые раньше казались унылыми и неинтересными, теперь вызывают совершенно противоположную реакцию. Мир будто выворачивается наизнанку. Вся мишура, которая нравится нашему эго, тускнеет. Магазины становятся серыми, холодными и бессмысленными. От мысли об успехе хочется зевать. Все, что стоит больших денег или достигается с большим трудом, представляется вдруг дешевым и легко доступным. А посидеть на скамейке в парке и понаблюдать за незнакомыми людьми – это вдруг становится так увлекательно, как будто смотришь новый фильм, а новые фильмы теперь, наоборот, кажутся бестолковой и скучной подделкой. Первое время вам будет трудно находиться на кладбище, потому что вы затеряетесь среди душ, которые пока не обрели покой и обитают там. Но со временем вы научитесь получать удовольствие от этих визитов – не меньше, чем хорошие медиумы. Вы сможете посещать празднества, которые устраивают эти души, и слушать их невероятные истории. Но описать это невозможно. Нужно испытать это на себе.
– И мы не умрем?
– Нет. Это маловероятно. До сих пор никто не умирал. Во всяком случае, не умирал от жидкости из этой бутылочки.
– Ну хорошо. Что ж…
Флёр и Скай переглядываются. Похожее чувство испытываешь, когда битые часы простоял в очереди на аттракцион и, уже поднимаясь по ступенькам, вдруг хочешь передумать. Они ведь уже здесь, так почему бы просто не…
– Есть еще один занятный побочный эффект.
– Какой?
– Я лечу!..
– И я! Ой, ой, ой… Так. Да ведь это же…
– Дышите, девочки. Дышите.
– Господи. Боже. Мой.
Когда Флёр произносит слово “боже”, она чувствует, как внутри вдруг становится щекотно и немного похоже на оргазм. Надо же, всего одно слово, а в нем столько всего, даже чересчур много! Пожалуй, лучше она не будет больше его произносить – если, конечно, не возникнет надобности. А надобность, похоже, теперь будет возникать часто, потому что…
– Куда мы летим?
– В Калланиш, посмотреть на мегалиты.
– А действие не закончится, пока мы…
– Нет, милая. Действие не закончится еще примерно год.
– Год!
– Ну, приблизительно. Можно немного его растянуть, если регулярно медитировать и не забывать практиковать прощение. Первоначальное возбуждение через день-два сменится более комфортным ощущением блаженства. Но летать вы не разучитесь. Хотя большинство людей про это забывают. Большинство вообще потом обо всем забывают.
Услышав слово “прощение”, Флёр теперь обнаруживает в нем совсем иной смысл, чем прежде. Раньше это была пустая болтовня и довольно размытое понятие – слово, похожее на далекую и неведомую ярко-рыжую гору с опасными уступами и резким обрывом на другой стороне. А теперь значение его прекрасно и похоже на мягкий подарок, обернутый в шелк и ленты – в духовном смысле слова, – который ей не терпится поскорее кому-нибудь вручить. Хотя можно, конечно, оставить его себе, смысл от этого не изменится… Вообще-то у каждого есть свое такое чувство благодарности, и люди не устают открывать сверток и заглядывать внутрь, а его содержимое никогда не пачкается, не старится и не надоедает. Все, что нужно Флёр, это лечь, закрыть глаза и довериться этой перине из чувств. Для души, которая может жить вечно, сейчас – воскресное утро. И Флёр вдруг понимает, что ей ничего не нужно, вообще ничего. Она чувствует себя мячиком чистой энергии, который скачет по этому вымышленному миру, и мир в каком-то смысле страшно мил, но в то же время невероятно смешон. Он превратился в детский рисунок, сварганенный перед обедом в космическом детском саду, такие картинки находишь в старых картонных коробках, когда твои родители умирают, разводятся или переезжают в дом поменьше. Видно, что ребенок старался, думаешь ты. Но как же смешно у него получилось! Синие люди! И зеленое солнце, даже не совсем круглое! И все держатся за руки. Блаженство… Пока Флёр вертит в голове эти мысли, на мир вдруг на секунду наползает тень, а потом вспыхивает яркий белый свет, и это такое – ай, ох, нет, не надо, еще, нет, постойте, – это так похоже на…
– Она отключилась, – произносит кто-то очень далеко отсюда.
– Флёр?
Когда Флёр просыпается, они летят над Атлантикой. Калланиш – на том же берегу, всего в нескольких милях от дома Ины. Но почему бы не облететь вокруг света, если вдруг оказалось, что ты это можешь? Флёр парит над Нью-Йорком, и башни-близнецы по-прежнему там – столпы энергии, яркие спектры из прошлого, излучающие намного больше света, чем остальные постройки, над которыми она пролетает. Флёр вдруг понимает, что, если смотреть вниз особенным образом – не только глазами, но еще и разумом, – ей откроется вся история, впечатанная в пейзаж, вся как новенькая, только что из огромного 3D-принтера, и вот она уже видит всех рыб в море, и все чешуйки на каждой рыбе, и все атомы на каждой чешуйке, и все электроны в каждом атоме, и все кварки, и – бум! – снова этот белый свет…
На этот раз, проснувшись, она обнаруживает, что летит над пустыней. Во рту пересохло. Ей хочется избавиться от собственного тела, сорвать его, как всю одежду, в которой попал под дождь. Но еще не время. Еще рано, слишком рано.
– Отвези меня в Калланиш, – наконец произносит она, и вот – раз! – она уже лежит на земле между стендом с туристической информацией и общественным туалетом. Лучшего навигатора ей еще не попадалось! Только голова немного кружится. Над ней склонились лица Скай и Ины.
– Все в порядке? – спрашивает Ина.
Похоже, Скай испытала примерно то же, что и Флёр. Когда они идут по тропинке к мегалитам, скрывшимся от них за пологим холмом (Флёр и Скай могут теперь смотреть сквозь вещи вроде холмов, но оказалось, что это довольно утомительно, и они решили дать мозгу отдых и перестали делать это постоянно), Скай спрашивает шепотом:
– Где ты была?
– Облетела вокруг всей Земли, – отвечает Флёр. – А ты?
Скай улыбается.
– Я была внутри геометрии. Я потом записала пятьдесят альбомов. И еще – симфонию! А еще я слышала космическую песнь…
И Флёр понимает ее, и все это так прекрасно. Темнота вокруг них – всего лишь занавес, который они могут отдернуть в любой момент, когда пожелают, вот только свет за занавесом слишком ослепляющий, поэтому сложно разглядеть, что тут творится. Они оставляют узенькую щель и проходят чуть дальше по тропинке, пока вдали не показываются мегалиты. Отсюда зрелище напоминает стоп-кадр с совещания на съезде великанов. Они подходят ближе, и Флёр видит, что существа, чей облик приняли камни, – точнее, нет, камни не приняли их облик, а являются этими существами, – вовсе не великаны, а архетипы. Здесь есть все формы, которые может принимать эго. Есть тут и Великая Мать, закутанная в плащ с капюшоном. А в самом центре – патриарх, который ведет себя так, будто все происходящее страшно важно. А вот – маленькие девочка и мальчик, они не желают стоять смирно, а позади всех – незнакомец, который входит в дверь посреди ночи и меняет все. Изгой, чудак, одиночка, любовница, запретный любовник, преступница. Сначала в этой фигуре Флёр видит себя саму. Она подходит и хочет прикоснуться к камню, но щекотное, болезненное, похожее на оргазм чувство возвращается, и она понимает, что не может даже подойти ближе: ощущения от этого такие, словно касаешься собственного нутра. Но постепенно Флёр осознает, что она – все фигуры сразу. Она – мать, отец, дочь, сын, девица, старуха, герой, ведьма…
