Сложив сумку, он окинул Ингрид оценивающим взглядом и одобрительно кивнул. На ней была короткая, но тёплая куртка, плотные брюки цвета хаки, стилизованные под галифе, и ботинки.
– Штаны – в самый раз, хоть задницу не отморозишь. Хорошо, не догадалась надеть свои знаменитые сапоги.
– Лёгкие слишком, в них сейчас холодно уже. Да и неудобные.
– И не с твоими ногами их носить.
– На комплементы, гляжу, ты мастер…
– Всегда пожалуйста. Вы, дорогая мейс Подкова, выглядите чудесно: причёска пуделя, лисий цвет волос и лошадиное лицо…
– Чёрт тебя подери! Мейстер Сальваторе, который строит из себя тёмного ангела, но максимум, на что способен – изобразить кошмар на детском утреннике! Я, конечно, жутко благодарна, что ты согласился помочь, но… иногда тебя хочется убить!
– Вперёд и с песней, – хладнокровно отозвался Брэтали. – Но кто тогда станет с тобой возиться?
– Всё, дальше пешком.
Они только что вышли из метро в северо-западном секторе Эстхелминга. Ингрид здесь раньше бывать не приходилось.
После долгого пути по каким-то закоулкам она начала понимать, почему ту часть города, куда вёл её Брэтали, называют Пустотой. Чем дальше, тем меньше попадалось людей и транспорта. Здания по сторонам улиц выглядели заброшенными. Дверные проёмы зияли чёрными провалами – створки давно сорваны с петель. В редких окнах сохранились рамы, и в редких рамах – пыльные стёкла или осколки стекла. Ровный асфальт под ногами сменился сплошными ухабами и выбоинами. Кое-где в разломах покрытия росли кусты. Повсюду валялся мусор, но не такой, который появляется в людном районе, если там долго не убирают. Кучи ржавого железа, когда-то бывшие автомобилями, битые стёкла и кирпич, осыпавшаяся штукатурка – следы не жизни, а разрушения. Городской шум стал таким отдалённым, что для обитателя мультиполиса мог сойти за настоящую тишину. Казалось, всё замерло в этом всеми покинутом, угасающем мире, даже само время.
– Когда-то это был один из старых городов, – нарушил молчание Сальваторе. – После войны половину его превратили в гетто. А эта часть стала Пустотой… Мёртвой зоной. И оставалась до тех пор, пока Миддэл и Эстхелминг не расстроили так, что старые кварталы сделались частью Катакараны. И теперь тут не так пусто, как кажется.
– Здесь живут, да?
– Да. Разные люди… которые не принимают правила игры. Бывает, заходят неспящие. А ещё я слышал, что когда старый город и Карана ещё существовали отдельно друг от друга, в Пустоте прятались психологи.
– Правда?
– Ага. Но это давно было. Сейчас их тут нет. Пошли-ка вон туда, – Брэтали указал на одну из ветхих многоэтажек.
Ингрид с сомнением окинула её взглядом.
– Эта руина не обрушится?
– Не должна.
– Успокоил!
– Пойдём на «террасу».
– Может, хватит? – Ингрид запыхалась от долгого подъёма по лестнице. О том, что в этом доме когда-то были лифты, напоминали только пустые шахты. – Уже целый час лезем!
– Нет, надо выше. Вид оттуда будет впечатляющий… – Сальваторе неутомимо оставлял за собой этаж за этажом, пока не добрались до последнего.
– Сюда.
Вслед за Брэтали Ингрид миновала длинный коридор, шагнула за порог… и удивлённо застыла на месте.
– Пришли, – объявил Сальваторе.
В комнате, где они очутились, отсутствовала одна стена – та, в которой должны быть окна. То ли она полностью развалилась, то ли с незапамятных времён здание стояло недостроенным.
– Здесь таких местечек много. Их зовут «террасами».
– Да какие это террасы…
– Не важно. – Он приблизился к самому краю. – Гляди: я же обещал отличный вид!
Ингрид подошла было, но тут же отступила на шаг. Слишком близко оказалась бездна, от которой ничто не отделяло. Но располагалась терраса так, что соседние небоскрёбы не заслоняли обзора. И видно было не только трущобы, но и прилегающую к ним территорию Миддэла. Город, город, город – до самого горизонта. А ещё много простора, неба, которого как-то не замечаешь оттуда, снизу…
Сальваторе снял с плеч рюкзак. Присел на корточки, сдул пыль с пола и устроился, прислонившись спиной к стене, которая подходила к «обрыву» перпендикулярно. Глянул на Ингрид.
– Стульев здесь не предлагают.
Она уселась у другой стены, напротив Брэтали, но подальше от края.
– Переждём тут до утра. А на рассвете куда-нибудь переберёмся.
– Почему до утра?
– Опасно весь тотал торчать на одном месте. Метаться, конечно, тоже… Но не боись, выкрутимся.
– Брэтали… – окликнула она после довольно долгой паузы. – Можно узнать, ты сам читал Мартинсена?
– Было дело. Из любопытства.
– И как оцениваешь?
– Неплохо в целом… Со многим нельзя не согласиться. И рассчитал он верно: казалось бы, тема-то для людей малоприятная – а книжка стала бестселлером. Профессор хорошо заработал. Но кроме этого… не знаю, был ли в его идее толк…
– В смысле?
– Он ведь хотел, чтобы меньше стало враждебности.
– Я всегда думала, он этой цели достиг. А сам он… сказал, что «чуть больше знаний – это неплохое начало». Вот так.
– Может быть. Но вряд ли Мартинсен своими глазами видел, что творили, например, с парнями маби, которые решились родить ребёнка. Некоторых забивали насмерть. Беременность с большим сроком делает почти беззащитным. И если наваливается толпа… Такое случалось и до, и после его книги. Насчёт предрассудков вообще молчу. Многие и теперь думают, что у мужчин-маби бывают месячные.
– Ну, это глупость, – с очень серьёзным видом произнесла Ингрид. – Но если честно, Брэтали… трудно совсем не удивляться. Я и сама иногда задаюсь разными вопросами…
– Какими это?
– Ну… – она сделала многозначительную паузу – мол, я не виновата, сам спросил. – Как, к примеру, мужчина смог бы кормить ребёнка? Нет, я помню, что пишет Мартинсен. Дело в осознанности. Ты знаешь, что детское питание можно купить, и всё будет в порядке. Но если… окажешься там, где нельзя ничего купить?
– Тогда и ребёнка заводить не надо.
– А если уже после?.. Всякое случается.
– Откровенно говоря… сам не знаю. Да, представь себе, мы сами не знаем о себе всего. Но, уверен, как-нибудь всё устроилось бы. Помнишь про «выживаемость», «приспособляемость»? А ты любопытная…
Брэтали улыбнулся. Улыбка как будто осветила его лицо, черты стали плавнее. На левой щеке появилась ямочка. Ингрид поняла вдруг, что за всё время их знакомства впервые видит его улыбающимся.
– Почему ты никогда… редко улыбаешься? У тебя хорошая улыбка.
Но Сальваторе уже снова стал серьёзным.
