Одна его рука легла на поясную кобуру, а другая скользнула в карман Уэсли – и вытащила кожаные «корочки».
Изучив документ, который, видимо, удостоверял личность Флэша, командир отправил «корочки» в собственный карман, щелчком сбил соринку с манжеты своего мундира и объявил:
– Так я и думал. Вы не местный. Иначе не прохаживались бы здесь в неположенное время. Прошу следовать за мной.
Командир отвёл Уэсли в конец строя и приставил к нему конвойных. В таком составе отряд двинулся дальше.
Флэш, не маршировавший, в отличие от всех остальных, чувствовал себя настолько «не местным», насколько это вообще возможно.
Несколько раз на пути встречались такие же колонны марширующих солдат. Штатские – если они были в этом городе – на глаза не попадались.
– Напра-во! К Штабу – шагом марш! – донеслось от «головы» строя.
Естественно, этот Штаб оказался повторением Лабрисфортской тюрьмы.
По команде строй замер на месте. Командир подошёл к дверям Штаба, возле которых несли караул двое солдат, обменялся с ними военным приветствием «под козырёк» и что-то сказал. Флэш разобрал только одно слово – «Главнокомандующий».
Через пару минут командир и конвой сопровождали Уэсли на пути по коридорам Штаба. По дороге то и дело встречались караульные. Нужную провожатым Флэша – и, без сомнения, самую главную здесь дверь – тоже охраняли. Как же иначе? Но разрешение войти было получено, и командир ввёл Уэсли и вошёл сам, а сопровождение осталось за порогом.
Главнокомандующий, одетый в такую же серую форму, как солдаты, был толст, лыс и мал ростом. Точная – или почти точная – копия Фрэнка Бонса.
По логике вещей, он должен был нелепо выглядеть в такой роли – точно так же, как Бонс должен был нелепо выглядеть в роли начальника тюрьмы. Но, в точности как Бонс, он так не выглядел. Только причины в том и в другом случае были разные. В лице Главнокомандующего открыто читалась жёсткая властность, а Бонс был гораздо ближе к «жестокости», чем к «жёсткости». Он страдал комплексом несостоявшегося Наполеона, его постоянно злило то, что командовать ему позволено лишь несколькими десятками заключённых. На этих же заключённых он свою злобу и срывал. В отличие от Бонса, Главнокомандующий собственный комплекс удовлетворил в достаточной мере. Он приказывал многим людям, распоряжался многими территориями – и вполне мог подчинить себе новые. Он обладал немалой властью.
Поднявшись из-за стола, на котором аккуратными стопками лежали документы и рядком стояла техника, Главнокомандующий приблизился к человеку, которого Флэш мысленно именовал «командиром». Тот, и так стоявший, вытянувшись по стойке «Смирно!», вытянулся ещё сильнее – хотя сильнее, вроде бы, уже некуда. Немного расслабился он, лишь услышав из высокопоставленных уст «Вольно!»
– Документы пленного у вас? – осведомился Главнокомандующий.
– Да, сэр! – командир протянул ему конфискованные «корочки».
А Уэсли с крайне неприятным ощущением отметил про себя этого «пленного».
– Не местный? – обратился к Флэшу Главнокомандующий. Похоже, у них здесь это любимая тема для разговоров.
На какое-то мгновение Уэсли показалось, что на него смотрит Бонс. Но это было не так. Как и в случае с Шефом-«Джо», сходство оказалось чисто внешним.
– Да.
– Почему находились на окраине города в неположенное время?
– Я не знаком с вашими порядками.
– Вам неизвестно, что, отправляясь в чужую страну, нужно изучить её законы?
– Я… случайно попал сюда.
– Может, вы шпион?.. – в тоне Главнокомандующего прозвучали явные издевательские нотки.
– Что? Нет, я…
– Сам вижу, что нет. Попались больно уж глупо. Он нам бесполезен. – Последняя фраза адресовалась командиру. – Ни к чему тратить время на допрос. И забивать тюрьмы всякими недоумками, когда не хватает места для настоящих преступников. Выведите его, только проследите, чтобы убрался из города.
– Есть, сэр! – гаркнул командир.
– Выполняйте.
До городской черты Флэша сопроводили конвойные. Возвращение в тюремную камеру прошло как обычно.
Во имя великой Веры
Очередное посещение знакомого города случилось почти сразу после скудного и, как всегда, отвратительного на вкус тюремного ужина. В третьем мире горожане военной формы не носили, зато большинство было одето в одинаковые бесформенные балахоны, часто – с надвинутыми на лица капюшонами.
По улицам здесь ходили не строем. Но Флэш попал в город в такой момент, когда жители куда-то целенаправленно спешили. Уэсли влился в человеческий поток, и вскоре очутился в толпе, которая собиралась посреди площади. Наверное, должно было произойти что-то важное.
Протискиваться в передние ряды Уэсли не стал. Из-за отличающейся одежды он и так выделялся из толпы, привлекать к себе лишнее внимание не хотелось. Благодаря высокому росту он и издали мог видеть то, ради чего сходились горожане. Оказалось, что они обступили деревянный помост, что-то вроде не слишком старательно сооружённой сцены. На сцене этой стоял человек – с уверенностью сказать, мужчина или женщина, было нельзя: широкий балахон маскировал фигуру, на лицо, почти полностью его скрывая, свешивались длинные волосы.
Вскоре вся площадь заполнилась народом. Человек на помосте, видимо, решил, что зрителей достаточно, и заговорил. Голос был высокий, звонкий – это оказалась женщина. Точнее, молодая девушка.
– Братья и сёстры! – она не просто говорила, а выкрикивала слова, и они вонзались в тишину, как вонзаются в мишень остро отточенные кинжалы. Толпа вела себя на удивление тихо. – Вы собрались здесь, чтобы стать свидетелями моей преданности нашей великой Вере! И я клянусь: вы ими станете!
Внезапно толпа взорвалась громом голосов, в которых смешивались восторг, благоговение и… ярость.
– В доказательство своих слов я выполню Жертвенный обет – здесь и сейчас!
Новая волна многоголосого крика взлетела к серому небу.
Происходящее всё больше становилось похоже на какой-то обряд. Но что именно должно случиться?
Долго гадать Флэшу не пришлось. Из рукава балахона девушка извлекла предмет, ярко и холодно блеснувший в её руке. Нож.
Несколько раз ткнув лезвием в левый рукав своего одеяния чуть пониже плеча, она с силой потянула материю и отшвырнула оторвавшийся кусок. После проделала то же и со вторым рукавом.
Зрители смолкли. В туманном воздухе вновь повисла тишина. Напряжённая, ожидающая.
Девушка села на помост, поджав под себя босые ноги. Склонила голову, сосредоточенно глядя сквозь пряди волос. Но направлен этот взгляд был уже не на зрителей. Она смотрела куда-то в пустоту – или, может быть, внутрь себя.
А потом девушка подняла руки, правую – с ножом в ладони, и левую – запястьем вверх. Свела их перед грудью, и с молниеносной быстротой и точностью начертила на запястье т-образный разрез. Мгновение рана оставалась почти незаметной – мгновение перед тем, как потемнела и обозначилась двумя густо-алыми чертами.
