Вильямс поднял руку, требуя внимания.
– Всё не так просто, мистер Дилан, – зычно произнёс он, перекрывая сильным голосом крики толпы. – По случаям, о которых вы сказали, начато следствие. В интересах этого следствия ничего пояснить или прокомментировать я пока не могу. Скажу только, что вина членов комиссии в трагедии не установлена, и не исключено, что никакой их вины нет вовсе… Вы все знаете, что несколько дней назад в окрестностях Эйвбери погиб российский офицер, сотрудник Организации Объединённых Государств, и погиб страшно. Межправительственная комиссия создана для расследования его гибели. Не далее чем сегодня утром у нас побывал премьер-министр Хэррингтон и полномочия комиссии подтвердил. Поэтому она действует на законных основаниях. А вот любые попытки мешать её работе абсолютно незаконны…
Дилан сделал шаг вперёд и положил руку на плечо лейтенанту. Нас он демонстративно игнорировал.
– Джерри, сынок, – сказал он мягко, – ты здесь родился и вырос, ты наш. Я же твоих родителей знал, и тебя ещё мальчишкой помню… Не заступайся за них, не иди против общества. Если сход решил, чтобы комиссия убиралась, пусть убирается. Не надо возражать.
– Не могу с вами согласиться, мистер Дилан, – холодно сказал Вильямс, аккуратно снимая руку мэра со своего плеча. – Здесь собралась едва шестая часть жителей деревни, это ещё не сход… Имейте в виду, что с огнём играете. Изгнания комиссии никто не простит. Я уж не говорю про убийство офицера. Могу сказать наверняка, что ответ союзников будет жёстким, вплоть до оккупации деревни десантным корпусом. Вы этого хотите?
Ответом прозвучали возмущённые выкрики. Со своего подиума я вдруг увидел, что по главной деревенской улице мчится и лихо тормозит рядом с полицейским джипом тёмно-синяя малолитражка, из которой выскакивает Буранов. Ввинтившись в толпу с тыла, он ужом заскользил между людьми и спустя минуту оказался рядом с нами. Не знаю, как Вадим, а я испытал невольное облегчение, хотя в случае стычки ещё один боец ничего не решал – численный перевес местных жителей был подавляющим.
– Это их главный! – заорал белобрысый коротышка, тыча пальцем в Михаила Михайловича. Тот с достоинством сделал лёгкий полупоклон:
– Да, я председатель межправительственной комиссии. Моя фамилия Буранов, и я готов ответить на вопросы, которые, мне кажется, у вас есть…
– Нет у нас вопросов, – бесцеремонно перебил Дилан. – Всё уже ясно. Выметайтесь из Эйвбери, руссофранки! Полчаса на сборы, и ни пенсом больше! Прямо скажу: от греха подальше…
– Ну, это не вам решать, – миролюбиво ответил Буранов, вытирая с лица дождевые капли. К вечеру тучи окончательно сгустились, дело пахло нешуточным ливнем. – Комиссия создана по решению правительств Российской империи и Королевства Альбион. Только они вправе отозвать нас. Не верите мне, спросите у своего премьер-министра. Он сегодня здесь побывал и благословил на дальнейшую работу…
Дилан повернулся к толпе:
– Слышали, ребята? Хэррингтоном прикрывается. Да только, сдаётся мне, Хэррингтон любит их не больше нашего, ему просто деваться некуда: премьер всё-таки. А мы люди сельские, дипломатии не обученные. Выставим комиссию, и пусть потом жалуются в свою ООГ. Нечего тут расследовать. Мы вашего офицера… ну, которому голову отсекли… к себе не звали и плакать не будем!
Если бы не Вадим, схвативший меня за плечи и прижавший к себе, лежать бы этому Дилану со сломанным носом… Мгновенно вспомнились страшные фотографии обезглавленного Серёги, и ум помутился. «Володя, не надо, нельзя…» Голос Вадима доносился откуда-то издалека, а в глазах мельтешили злобные возбуждённые лица аборигенов. Только что не пляшут, уроды… Я глубоко вдохнул сырой воздух, стараясь успокоиться.
– Не упоминайте всуе покойного человека, чья кровь, может быть, на руках одного из вас, – резко сказал Вильямс. – В общем, так, мистер Дилан. Я внимательно выслушал и принял решение. – Он смерил толпу чугунным взглядом. – Объявляю ваше собрание незаконным и требую немедленно разойтись. Немедленно! В противном случае зачинщики и участники понесут наказание. Что касается комиссии, то она останется в Эйвбери и продолжит свою работу. Любые попытки помешать ей также будут наказаны. Все меня поняли?
Толпа взорвалась разъярёнными воплями:
– Шкура! Продался руссофранкам!..
– Твои отец с матерью сейчас переворачиваются в гробах!..
– Вон из Эйвбери со своей комиссией!..
– Люди! Старая Дженет хочет сказать!..
– Говори, Дженет, пропустите её!..
Из толпы, оправляя ветхую кофту, вышла какая-то старуха в нелепой шляпке, сдвинутой на затылок. Такие, кажется, носили ещё до второй мировой войны. А сама старуха явно родилась ещё до первой, да и выглядела соответственно. Седые жидкие пряди свисали вдоль узкого лица с кривым носом, глубокие морщины уродовали лоб и впалые щеки, острый подбородок воинственно выдавался вперёд. Но горящий взгляд огромных чёрных глаз завораживал, гипнотизировал, заставлял забыть о тщедушном теле и отталкивающей внешности.
Толпа мгновенно притихла, из чего я сделал вывод, что старая леди пользуется у односельчан уважением не меньше, чем законный мэр. Тот, кстати, предупредительно поддержал женщину под локоток и скромно отошёл на задний план. Я с недоумением и тревогой заметил, что при виде старухи Вильямс мучительно сдвинул брови, а Хадсон и вовсе куда-то исчез.
– Слушайте меня, люди, – заговорила Дженет. Голос у неё был удивительно красивый: низкий, глубокий, сильный. – Слушайте и не переспрашивайте. Сегодня в полночь я разговаривала со священными камнями Эйвбери…
Тишина стояла мёртвая, и лишь капли с лёгким шорохом падали на головы собравшихся.
– Я спрашивала, чего нам ждать от этих чужаков. Просила совета. Никогда ещё со времён войны не ступала на нашу землю нога руссофранка. Вот что мне сказали священные камни… – Старуха воздела костлявые руки к потемневшему небу и, выдержав паузу, провозгласила: – Они сказали, что с чужими людьми в деревню пришла беда! И что же? Не успел забрезжить рассвет, как не стало нашего благодетеля доктора Аткинсона! Первое предсказание священных камней сбылось. Но есть и второе…
Сильный порыв ветра сорвал с головы Дженет убогую шляпку и вздыбил седую паклю волос. Однако старуха, словно не замечая этого, продолжала с удвоенной энергией:
– Наши камни говорят: если чужаки останутся, деревне придёт конец! За их плечами неисчислимое войско! Они разрушат башню мученика Аткинсона, надругаются над нашими святынями, изгонят жителей Эйвбери из своих домов! Вот как всё будет, люди! – Дженет невидяще огляделась по сторонам и негромко, отрешённо добавила: – Камни вопиют! Я чую горе и слёзы, пламя пожарищ и кровь… Тяжко мне, страшно… За что это нам?.. Допустим ли, чтобы родное гнездо разорили?..
Конечно, юродивая старуха бредила, но этот голос! Этот неподражаемый, уникальный голос! Он обволакивал рассудок, топил в своей глубине мысли и логику, безоговорочно подчинял на эмоциональном уровне. В британской глубинке прозябал гениальный оратор в драной юбке, способный заткнуть за пояс Иоанна Златоуста. Много ли деревенщине надо? Слушая Джанет, и без того возбуждённые люди мало-помалу впадали в воинственный экстаз. Они грозили нам кулаками, негодующие крики сменились утробным рычанием, и, судя по бледному лицу Вильямса, ситуация вот-вот грозила выйти из-под контроля.
