– Ленину изобразили лысину, хиба же мне нельзя нарисовать волосся, – подал умную идею Сталин.
Клубная уборщица, по совместительству зав реквизитом, художественной мастерской и кино-контролёрша, на съёмочной площадке выступала в качестве гримёрши. Обмакивая малярную кисточку в банку с чёрной гуашью, шустро закрасила «Тарасовскую» лысину, превратив его в жгучего брюнета.
Проблемой оставались усы. Подрезать их Сталин не разрешил, пришлось висяки подклеивать под носом клейстером, а сверху подкрашивать чёрной гуашью. Посмотрев в крохотное зеркальце, полученное от гримёрши, вождь остался довольным.
Из «Киностудии» вышел басмач с чалмой на голове, изготовленной из простыни.
– Абдула, иди сюда, – позвал его Троцкий. – Вам вместе с Крупской ночью необходимо сделать подкоп под каземат, и освободить Ленина, – принялся объяснять режиссёр предстоящую съёмочную сцену.
В это время на площадке показалась библиотекарша в образе Надежды Константиновны. Её тёмные длинные волосы, обильно посыпанные мукой, были калачиком схвачены на затылке. Для большей достоверности образа на носу у неё красовались очки с толстенными стёклами, взятыми ею у своего подслеповатого деда, для придания глазам базедовости.
Женщина, естественно, в них ничего не видела. Натыкаясь на людей и реквизит, Крупская двинулась в сторону голосов. Не подрасчитав траекторию движения, подруга вождя мирового пролетариата наткнулась на равелин, прорвала «стену» и ухнула в бумажный пролом.
Все возмущённо закричали.
– Чего разорались! – вылезая на волю, обиделась Надежда Константиновна. – Не беспокойтесь, Сейчас скотчем склею пролом, и будет как в лучших домах Лондона. – Очков на ней уже не было, она отыскала их в каземате и спрятала в карман.
– Ночью копать с Крупской не пойду, сильно страшная, – закапризничал Абдула в исполнении привередливого местного фельдшера. Он и в быту был постоянно недовольным. – Найдите другого человека.
– Надежда Константиновна олицетворяет собою для Ильича союз партии и борьбы за народное дело, а ты дружбу восточного населения, – пояснил Троцкий несогласному абреку.
– Могёт, лучшим будет для Володьки зробить шалаш, як в Затопле? – с пренебрежением сказал Сталин.
– Как это шалаш? А как тогда делать подкоп? У нас по сюжету подкоп. Мы не можем менять патриотическую направленность, – заерепенился Троцкий.
– Всё. Готово. Заклеила, – появляясь из-за угла каземата, доложила Крупская, уже в очках.
– Сказал, с Надькой копать не пойду, – стоял на своём Абдула. – Что обо мне подумают люди? Я с какой-то бабою шастаю по ночам у этого самого сарая.
– Какие люди? Какой сарай? Ты решаешь политическую стратегию, а не шастаешь с бабою, – надрывался Троцкий.
– Тогда реабилитируйте меня в глазах будущих зрителей – гаремом.
– Каким ещё гаремом?! – ахнул режиссёр, то есть Аскольд Модестович. – Где я тебе его возьму?
– Давайте я поснимаю девок на речке, вклеим плёнку в сюжет, с пояснением, дескать, это Абдулаевские адалиски, – предложил помощник Троцкого – деревенский киномеханик.
И, взяв кинокамеру, прямиком рванул к речке. Благо та была рядом, за «Киностудией».
– Ну вот и выход, а ты, Аскольдушка, горевал, – потрепал по плечу режиссёра мятежный Абдула.
– Перерыв на обед, – объявил режиссёр.
Спустя не более двадцати минут появился киномеханик с кинокамерой. Просмотрев плёнку, Троцкий едва не упал в обморок. Среди одалисок, каковыми они решили считать деревенских девок, лежало несколько пузатых мужиков с дачного посёлка.
– Ты что наснимал? Где ты видел в гареме мужиков, валявшихся среди голых баб? – закричал он на коллегу.
– Да я… я, что… я это… подретуширую мужиков.
– Толстые, с кривыми волосатыми ногами адалиски мне не нужны, – снова закапризничал привередливый Абдула.
– Может их зачернить в намордники, под хашидок? – подал ценную мысль киномеханик.
– Ладно, что-либо придумаем, – пообещал Троцкий.
Из дверей «Киностудии» вышел эсэсовец. Задрав голову к небу, проследил за стаей ворон, пролетевшей в сторону деревенского пляжа, подёргал плечами и вприпрыжку поскакал к съёмочной площадке.
– Салям алейкум, Гитлер-ага! – кинулся навстречу фюреру подхалимный Абдула.
Гитлер, роль которого играл учитель истории, радостно обнялся с басмачом, и тут же, отойдя вместе с ним к равелину, принялись о чём-то оживлённо шептаться.
– Вот, вот где расцветает махровый оппортунизм! – вскидывая руку в характерном жесте, воскликнул Ленин, изобличительно указывая на парочку.
– А это кто такой? – спросил Троцкий, заметив незнакомую личность, незаметно просочившуюся на съёмочную площадку, с укутанными женским платком ушами, будто страдающими отитом. Поверх платка красовалась надетая на голову красная эмалированная кастрюля.
– Це ж чекист Дзержинский, мий охранник, – пояснил Сталин.
– У чекиста должны быть чистые руки… кстати, ты их помыл? – поинтересовалась Надежда Константиновна, из-за очков она ничего не видела. На ощупь, отыскав голову чекиста, постучала по кастрюле палкою. – Пусто. Чекист не должен иметь мозгов. Враги могут в любой момент их использовать. Здесь всё хорошо, наблюдается полное их отсутствие.
Неожиданно на съёмочную площадку дымя, чихая, и припадая на заднее левое спущенное колесо, примчался «Запорожец» с оторванной правой дверкой. Из автомобиля выскочил батька Махно с деревянной шашкой на боку.
– Кого треба порубать на куски?! – закричал он.
– Сидай, рубака, на лавку, не гневись шибко. Нема тутычки врагов. Все други, – спокойным голосом сказал Сталин.
Взглянув на него, батька едва не лишился разума. На всякий случай отскочил от раскрашенного вождя и рванул в сторону заклятых врагов революции: Гитлера и спевшегося с ним Абдулы.
К столу подходит Ленин, усаживается на стул и начинает рассуждать:
– В своих геволюционных тезисах я пговозгасил всемигное пгаво на тгут и свободу. Сейчас я составлю декгет. – Берёт ручку, макает её в чернильницу, и, пододвинув лист бумаги, начинает писать: – Землю нагоду, хлеб людям, а свободу пголетагиату. Надежда Константиновна, перепечатайте декгет и отдайте Дзегжинскому на утвегждение. Пусть подавится им, а то стоит с кислым выгажением лица.
– Владимир Ильич, к вам ходок из деревни! – крикнул издали Абдула.
Ленин, оторвавшись от декрета, обернулся к Петрухе, явившемуся к нему с чайником в одной руке и булыжником в другой.
– Что это, голубчик? – задал резонный вопрос вождь мирового пролетариата, указывая на камень.
– Оружие пролетариата, – осторожно выкладывая на стол перед вождём булыжник, пояснил ходок.
– Чего тебе надо? Давай отойдём в стогонку. Знаете ли, батенька, слухачей здесь пгуд пгуди.
