Локомобиль
Жизнь в Карасьярах начиналась с гудка стационарной паровой машины. Сонных рабочих будил сначала тонкий свисток, затем переходящий в более густой – пароходный.
Позавтракав, люди шли на рабочие объекты. Мужики шутили: «Вот ведь, подымают нас, как питерских рабочих, правда, там у заводов гудки посолиднее».
– Фролов, ты не знаешь, пошто наш гудок голосит двояко, ну как ишак. И-а-а, и-а-а? – спрашивал у соседа Виктор Орлов, лесоруб.
– Не-е, – мотал головой Фролов, – надо у механика дознаться.
Локомобиль построили на берегу озера сразу же с появлением железной дороги. Залили бетоном фундамент, поставили на него паровое чудище, обнесли двухэтажными стенами, а на крыше соорудили наблюдательную вышку. Рядом стоял сарай с противопожарным оборудованием, представляющим собой двухцилиндровый насос на лошадиной телеге. В работу насос приводили мускулистые руки мужиков.
В пасть огромной печи кидали дрова. Вода в котле закипала, и пар приводил в движение огромное колесо с широким ремнем, он в свою очередь крутил шкив электродвигателя, выдающего электроэнергию. За четкой работой этого важного объекта следил механик Ганзин Сергей Николаевич. И были у него помощники: Потанин Александр да Казанцев Николай. Они кололи дрова и складывали в поленницы. Раз в сутки закачивали в тендер локомобиля тонну воды. Друзья свой механизм величали «заводом», хотя продукции, кроме золы, он никакой не выдавал.
В заводе в самом горячем месте была железная комната – санпропускник. В поселок приезжали сотни наемных рабочих из деревень марийских и чувашских. Прибывших сразу раздевали в бане, а одежду в комнате «жарили» от вшей, такие меры давали хорошие результаты – в поселке больных не было.
Вербовкой рабочих занимался Кубарев Иван Федорович. Много он деревень объездил, много народу привозил на лесоразработки. И люди приезжали, потому как работы в деревнях зимой не было.
Как-то раз Фролов Иван полюбопытствовал у механика Ганзина:
– А скажи-ко, уважаемый Сергей Николаевич, почему твоя дудка на крыше завода двояко звук подает?
Ганзин – человек уважаемый, правда, ростом не вышел, да и телом сухощав, но лицо его, интеллигентное, украшали огромные буденовские усы. В доме его полно книг. Ганзин много читает, попыхивая трубкой.
– Как это, двояко? – вопрошал механик.
– Ну, вот так, и-а-а, – демонстрировал Фролов. – Сначала тонко, потом толще. Говорят, в Питере гудок на весь город слыхать, посуда в комоде трясется?
– А зачем тебе это, Иван, да и много ли у тебя посуды? Не дай Бог, последний стакан лопнет. А по существу паровой гудок отрегулирован так, чтобы не перепутали с пароходным, а то схватишь чемодан и тебя тю-тю!
Глядя на обиженного Фролова, сосед Орлов громко гоготал, а Фролов продолжал:
– Где ж тут пароходам плавать? Никуда я из Карасьяр не поеду, разве что на кладбище. А почему ты свет слабый выдаешь, лампочки горят в полнакала? Что, дров для печки жалко?
– Дело тут не в дровах, нельзя перегревать котел. Может так жахнуть, что полдеревни разлетится! Честь имею! – добавил он и ушел.
– Нет, ты послушай, как он отвертелся, – не унимался Фролов. – Вот еврей, вот хитрый Митрий.
От завода по всем улицам натянуты провода. Порядок подачи электроэнергии установлен с четырех часов утра. В шесть утра длинный гудок извещал о предстоящем рабочем дне. В двадцать три часа свет отключали, но за пятнадцать минут до этого дежурный по заводу трижды опускал ручку главного рубильника и трижды свет отключался – следовало предупреждение, чтобы народ успел разобрать постели, приготовиться ко сну. Правда, отключением света подавались еще сигналы, например, если свет вырубался на минуту, значило, что на заводе нештатная ситуация, и механику следовало срочно явиться на объект. Вход на завод посторонним лицам строго запрещен!
Ночью дрова в топку не бросали, железное сердце локомобиля отдыхало, работало на малых нагрузках, а дежурные проводили техуход.
Как-то поздно вечером, после закрытия поселкового клуба, в дверь завода постучали.
Дежурные открыли запор. В проем вместе с клубами пара ввалилась знакомая молодежь с гармонью.
– Механики, пустите погреться, – попросил гармонист, – пальцы всякие чувства потеряли.
– Не полагается, – строго ответил Потанин и, шмыгнув носом, добавил: – видели плакат на двери «Посторонним вход воспрещен!»?
– Ну пожалуйста! – завопила компания. – Сегодня же День Советской Армии, праздник!
Казанцева как ошпарило, ведь он служил в вооруженных силах, как мог забыть такое событие. Его вся страна отмечает, можно бы выпить не один стаканчик. Он с надеждой смотрел на неприступного Потанина.
– Сань, ведь армия наша фашистов разгромила! Может, пустим молодежь погреться.
– Не полагается… Если Ганзин узнает, выгонит нас обоих.
И тут у Сашки Потанина, истинно русского человека, дрогнуло сердце – чем же он хуже других?
– Ладно, грейтесь, но руками ничего не трогать. И чтоб ни-ни! Начальник у нас строгий!
Девчонки с восхищением оглядывали железную громадину, дышащую паром, любовались блестящими латунными трубками и ручками рубильников, казалось бы, сделанных из золота.
Сели за стол.
– Илья, – скомандовал гармонист, – чего притих, доставай!
Парень распахнул полушубок и на столе оказались из темного стекла две бутылки водки и с сургучовой пробкой. Все знали цену бутылок, каждая стоила по три рубля двадцать копеек, но не знали, из чего будут пить.
Потанин принес помятую алюминиевую кружку.
– Вот… пейте, но мне не наливайте, я на работе не пью!
Народ оживился, у кого-то в кармане оказалась кое-какая закусь. Наливали в кружку по булькам, это дело доверили музыканту, у него слух хороший.
Пили по кругу. Девчатам наливали по чуть-чуть, чтоб на ногах стояли и не качались. Замыкающим оказался Потанин. Гармонист подал ему кружку со словами:
– На, испей чашу сию в честь праздника!
– Спасибо. на работе не пью!
– Да ты не мужик, что ли? – зашумела женская половина.
– Ну ладно, глоточек отопью.
Он поднял кружку так, что зайчик от дна ее прыгнул на потолок.
Молодежь разогрелась, заиграла гармонь, дружно запели:
Солнце скрылось за горою,
Затуманились речные перекаты.
А дорогою степною шли с войны
Советские солдаты.
Потанин слова песни выговаривать не успевал, но в такт мелодии притопывал громко.
Одна девица залюбовалась блеском латунной ручки и спросила:
– Эта ручечка из золота, ее потрогать можно?
