– Не, я не мог – я в то время болел, у меня нога болела. С дерева упал: вывих… понимаешь, Мариванна, у соловья песня сложная. Это надо просвистеть вот так: «Фью-у-вить», а у меня так не получалось. Да и гармошки, как у Ивана Бровкина, который был на целине, тоже не было. А попытки звуками человеческой речи передать соловьиную песню всегда смешны. Песня соловья так своеобразна, так странно сладка, дика и нежна, что трогает до дрожи, особенно, когда слушаешь её в предрассветный час, когда кругом тьма и тишина, звёзды и чёрные кусты…
Иван покосился на свою романтичную жену. Её лицо ему показалось прекрасным, одухотворённым; глаза закрыты, носик вздёрнут, губки приоткрыты, словно для томного поцелуя, будто что вспоминает. Как знать, возможно, и ей в молодости приходилось быть соловьихой.
Супруги ещё долго бы сидели во дворе на чурбаках, но за огородом, на краю леса, залаяла собака. Промысловик заёрзал на месте.
– Интересно, чья это собачка голос подаёт, по зверю или по птице работает?
– Это, похоже, наша Белка лает? – предположила хозяйка.
– Наша ж Белка на цепи сидит! – буркнул хозяин.
– Ага, – на цепи! – я её давно гулять отпустила, – ответила Мариванна.
– Ах, вот как? – обрадовался Мишин. – Надо идти посмотреть, что там происходит. Первый трофей полагается дать собаке потрепать – для закрепления инстинкта.
Промысловик, прихватив ружьё и патроны, поспешил на лай. Сзади, громко топая сапогами по мёрзлой земле, бежала Мариванна:
– Эй, Иван, я с тобой!
– Иди-ка ты домой, к тёплой печке! – командовал Иван. – Я быстро вернусь.
Собака, задрав голову вверх, бегала под кроной сосны, царапая обледенелый сучковатый ствол, увидев хозяев, она приободрилась, залаяла громче.
Промысловик сообразил, что в густой хвое прячется белка, но зверька не видно, притаился. Мишин велел жене тяжёлой палкой колотить по стволу дерева. Мариванна, взяв в руки обледенелую палку, пожалела, что не прихватила с собой тёплые рукавицы. Руки обжигало холодом, но женщина, превозмогая неудобства, колотила палкой по дереву, сверху на голову и плечи сыпалась мёрзлая хвоя.
Наконец, Мишин заметил мелькнувшую белку. После выстрела зверёк обмяк и застрял в сучках. Промысловик решил сбить трофей вторым зарядом, но и это не помогло, а собака, не боясь выстрела, лает до хрипоты. Охотник патронов взял не много – всего восемь штук. Скоро они закончились. Удары свинцовой дроби сбросить зверька на землю не помогли.
Разочаровавшись в предприятии, Иван на всё махнул рукой:
«Пошли домой – это не наш трофей… сегодня нашей Белке близко познакомиться со зверьком не удалось».
– Как это? – возмутилась Мариванна. – Не дело трофей на дереве оставлять.
Хозяйка скинула с себя толстую куртку и, хватаясь за сучки, неумело полезла на дерево. Она упрямо карабкалась по сучкам, а Иван озабоченно кричал:
– Ну, куда ты, сумасшедшая, до зверька – то метров восемь, а сучки легко ломаются. Грохнешься вниз – и всё.
Преодолевая высоту, Мариванна часто останавливалась, жарко дышала на замёрзшие ладони и, неуверенно цепляясь за сучки, лезла всё выше. И вот она уже на самом верху, такая маленькая, беспомощная. Дунь ветер по-хорошему, скользнут на гибких сучках ноги и не удержат тело уставшие руки.
Наконец, жительница хвойных лесов серебристо-серая белка в руках хозяйки. К радости присутствующих – трофей добыт. Собака азартно обнюхивает ещё тёплого зверька. По щекам Мариванны катятся слёзы счастья и непрошедшего страха… Лазая по сучкам подобно дикому зверьку, домохозяйка прочувствовала труд, и работу промысловика.
Мишин обнял жену, что-то шепнул ей на ухо, отчего Мариванна, утерев платком слёзы, пришла в себя и заулыбалась, а вслух Иван весело сказал:
– Ну, вот, спасибо вам, мои дорогие. У меня сегодня появилось сразу два помощника: две белки – жена и собака. Собака находит, я стреляю, а жена достаёт!
Отличный сыр
Наконец-то пришло долгожданное потепление. Серое небо посветлело. Солнце бьёт в глаза, выжимая слёзы. Над слепящими снегами пронзительная синь. Ни облачка. Тени на снегу синие-синие, словно лужицы пролитого неба. И всё это бело-синее обласкано золотом весеннего солнца.
Поля, дороги ещё покрыты снегом, гнутся под слоем снега еловые лапы.
Конец марта не очень-то по виду отличается от буранного февраля. Но с каждым утром солнце всё раньше выплывает на небо и вечером позже уходит на покой. Каждый день прибавляется на несколько минуток.
Первая победа мартовских лучей – приствольные круги, особенно с южной стороны, нагретых солнцем древесных стволов. Тоненькие берёзки ещё стоят в снегу. Их белая кора, как и белый снег, плохо нагревается. Вторая победа – разрумянились стволы в кроне лип, берёз, зарделись ветки вербы.
Ранним утром Иван Мишин тепло одетым выходит из дому и подолгу любуется зарождением нового дня, слушает несмелые голоса птиц, смотрит в бездонную синь неба. В эту пору каждый звук весны радует. Оживились в хлеве куры, без умолка кудахчут, мычит корова, а рыжий петух сел на изгородь и кукарекает. Мишин вспомнил стишок М. Исаковского:
Весна, весна кругом всё дышит,
Весна, весна шумит со всех сторон!..
Взлетел петух на самый гребень крыши
Да так поёт, что слышит весь район.
На улице первыми оживились воробьи. Разогреет солнышко лужицы, а воробьи только этого и ждут. Купаются, брызги по сторонам летят: до драки доходит. Другие птицы, которые к человеческому жилью только зимой на время прибиваются, весной себя ведут иначе. Серая ворона всю зиму возле дома отходами в мусорной куче копалась, теперь сидит на ветке головой вертит и не каркает, а храпит непонятно: «Не подавилась? – подумал Иван. – Нет, это ворона поёт. Тоже радуется весне».
Пела-пела она, да как с ветки сорвётся и уже со своим другом вверх взлетела. Покувыркались, поиграли и дружной парой в лес направились. Этим их весеннее объяснение в любви закончилось, будут в лесу гнездо вить и детей выводить.
Почувствовал весну и дятел, и ему петь захотелось. Да вот беда: голоса для пения природа не отпустила. Как же ему весну прославить?.. и вот по лесу покатилась звонкая барабанная дробь. Это дятел усердствует. Сидит на старой осине и клювом бьёт по стволу. Постучит и прислушается.
Кому надо, тот уже услышал это барабанное объяснение. Услышала дятлиха, и тронуло её сердце. Зиму она и дятел прожили врозь, в угрюмом одиночестве. А теперь почувствовали: пришла пора долбить новое дупло для гнезда. И вот она летит на нежный барабанный призыв.
Это всё дневные радости. А ночью в лесу темно и страшно. В лунном свете снег между стволами голубеет, и вдруг… как захохочет кто-то. Не то дразница, не то грозится: «Пу-гуу, пу-гуу…»
