Кто-то свистнул в полицейский свисток. Под звуки фисгармонии и барабанов со скрипом поднялся занавес; на сцене сидела группа музыкантов, а перед ними стояла ведущая танцовщица, готовая начать. Уже один ее вид нас разочаровал. Она была большой и бесформенной – ни намека на индийский идеал фигуры танцовщицы. Она даже не была красивой. Шаркающей походкой она вышла вперед, причем движения ее ног были совершенно лишены утонченности и являли собой нечто невразумительное. Ее вуаль, казалось, доставляла ей немало хлопот: постоянно падала с головы, и каждый раз, когда вуаль падала, танцовщица поворачивалась спиной к публике, ковыляла к музыкантам, смачно сплевывала в большую медную плевательницу, натягивала вуаль на голову и снова ковыляла вперед. Когда я вспоминаю об этом, мне кажется, будто она ничего не делала – только повторяла все это снова и снова. Однако среди прочих выделялась одна одетая в ярко-зеленый наряд солистка, отличавшаяся грациозными движениями рук и головы; но не могу сказать, действительно ли она была так хороша, или так казалось по контрасту с безобразием другой. Также исполнялся танец для троих: мужчины, женщины и карлика, на редкость ритмичный, но чрезвычайно вульгарный.
После нескольких первых номеров мы аплодировали из вежливости, но теперь нам не хватало мужества даже на это. Затем наступил перерыв. Из-за занавеса доносился громкий стук, и наши надежды возросли: может, вторая половина программы будет интереснее, чем первая. Занавес поднялся, и нам продемонстрировали piece de resistance
[50]. Мы совершенно лишились дара речи! Пред нами предстали тридцать или сорок девиц, многие из которых оказались мальчиками, переодетыми в девочек, одетых в розовые фланелевые платья, черные чулки и белые парусиновые туфли; длинные черные волосы распущены, на голове шляпы, похожие на ночные горшки, гармонирующие по цвету с их розовыми платьями. В руках они держали грозди маленьких колокольчиков, которые трясли под музыку, стоя группами, словно на гимнастическом выступлении в сельской школе. Время от времени они неуклюже перебегали из группы в группу. Затем наступил финал трагикомического зрелища. Прима-балерина принялась расхаживать взад-вперед перед рампой, помахивая маленьким носовым платочком и завывая пронзительным голосом: «Далеко до Ти-ип-перэри-и»
[51]. Это уж действительно дальше некуда. Возможно ли такое? Никогда бы не подумал. Все время возвращался я мыслями к прелестной маленькой бирманской девушке, исполнявшей английскую песню с такой восхитительной грацией и чувством. Эта же странная женщина представляла собой какое-то бормочущее ничтожество. К концу представления мы утратили дар речи. Нам просто было нечего сказать. Я заметил, что Павлова и месье Дандре поспешно скрылись; и их стремительность была близка гениальности, на это их качество я обратил внимание еще в Соединенных Штатах.
Я оставался с друзьями в Калькутте и воззвал к ним о помощи, предполагая, что где-то должен существовать подлинный индийский танец, и мне хотелось увидеть его. В свою очередь, они обратились к своему главе бабусу, но единственное предложение, которое они смогли сделать, – пригласить труппу девушек, исполнительниц танца Nautch, домой для выступления. Поскольку у моих друзей остались жены в Англии, мы решили, что это может нанести ущерб их репутации, несмотря на неистовые протесты бабуса, по-видимому мечтавшего на этом заработать и с жаром утверждавшего, будто на сагибов здесь не может упасть и тени скандала. Тем не менее это спасло меня от опасности вновь услышать «Ти-ип-перэри-и» с еще более близкого расстояния. Нам сказали, что лучших танцовщиц нанимают, чтобы те танцевали частным образом для раджей, а у нас мало шансов увидеть их.
И если у нас не было индийских танцев, то, по крайней мере, была Индия. В свободное от репетиций, отдыха и выступлений время я старался осмотреть как можно больше достопримечательностей. Я осмотрел мемориал Виктории, который описал в своем дневнике как «огромный мраморный дворец, квинтэссенцию помпезности и бесполезности. Должно быть, стоит миллионы». Джайнистские храмы были великолепны и заставили меня ощутить, что я снова вижу нечто восточное. Похоже, на меня в то время произвела большое впечатление статуя королевы Виктории в мраморном дворце, которой я теперь совершенно не помню. Я описал ее для себя как «бронзовый колосс королевы Виктории, похожей на растолстевшую фею». Я даже посетил ритуал сожжения мертвецов, представлявший собой поистине болезненное зрелище, но это не беспокоило меня, по-видимому, я не смог связать его с реальностью. Я осмотрел индийский музей и Черную дыру. Каждый вечер друзья возили меня по городу и его окрестностям. В программе моего чтения внезапно возникла «Саломея». Мне кажется, мои дневниковые записи, касающиеся чтения, могут очень позабавить, если их перечитать. «Не пойму, что вызвало весь этот шум по поводу «Саломеи». Это всего лишь историческое свидетельство, поэтически изложенное».
К началу февраля мы проехали через Индию и достигли Бомбея. Когда мы уезжали из Калькутты, Волинин опоздал на поезд более основательно, чем в прошлый раз, так что на этот раз не было прыжка с платформы в последнюю секунду. По счастливой случайности, столь редкой в Индии, был еще один поезд, доставивший его в Дели вовремя к представлению. Наш костюмер Кузьма тоже опоздал на поезд, и это было намного хуже, поскольку на его попечении находились все наши постельные принадлежности. Они нужны были нам в Индии, чтобы иметь хотя бы минимальные удобства в поездах, часто они были необходимы нам в отелях, особенно когда мы приезжали туда после часа ночи. В Дели мы дали специальное представление перед вице-королем лордом Редингом, а затем Павлова настояла, чтобы все осмотрели Тадж-Махал, Агра-Форт и бессчетное число других очаровательных зданий.
Форт был исполнен великолепия и тайны. Высоко на зубчатых стенах разместился павильон Лотос с нишами для цветов, ламп и благовоний; его алебастровые стены инкрустированы драгоценными камнями, а цветы лотоса внутреннего фонтана, казалось, колыхались, когда на них падала вода. Нам показали шахматную доску, где супруги раджей играли в шахматы с невольниками на монетки, и огромную арену, на которой сражались слоны и тигры на потеху повелителя императоров. Наш гид отвел нас в сводчатую тюрьму, которую держали специально для неверных наложниц. Это ужасное место кишело летучими мышами, в центре находился ствол колодца, над которым несчастных изменниц подвешивали за волосы, где они висели до тех пор, пока волосы не обрезали, и тогда они погружались в свою водяную могилу.
Я вернулся из восточного турне с альбомом, полным открыток и своих фотографий. Как бы они ни выцвели и какими бы банальными ни казались сейчас, я не перестаю благодарить Павлову за то, что она организовала для нас эти посещения. Как просто было бы для нее предоставить нас самим себе и проводить свободное время, развлекаясь с местными сановниками. Но она искренне верила, что имеет обязательства перед своими молодыми танцовщиками. Я записал в своем дневнике: «Тадж-Махал. Никогда не забуду этого места».
Помню, как отправился с Павловой на прогулку в Бомбей. Она по-прежнему ощущала, будто не нашла Индию. Ей хотелось привезти с собой в Англию индийский танец и приступить к работе над новым балетом, который внесет восточное своеобразие в ее репертуар. Но в Индии что-то пошло не так. Павлова осматривала улицы с безобразными офисными зданиями.
