Когда Менака приехала в Лондон, мы снова стали работать вместе, и она показала мне целую серию движений ног и ритмов, которые ей удалось изучить после нашего концерта в Бомбее. Некоторые из них она включила в поставленный ею новый танец. Однажды пришел Эдмунд Раббра. И исполнил музыкальное произведение, которое он транспонировал или, как я бы сказал, перевел с индусских инструментов на западные. Это было прекрасно сделано, с большим пониманием. После этого мы много работали вместе, иногда к нам присоединялся Наваб Али Кхан, большой авторитет в области индийской музыки, и с одобрением слушал эти «переводы». Он носил наполовину западную одежду: костюм из донегольского твида
[88], ачкан и шапочку «Ганди». Мы получили привычное письмо от месье Дандре, извещающее о начале репетиций и о том, что представления сначала состоятся в Голдерс-Грин, Стретем-Хилл и в Борнмуте, прежде чем снова отправимся на континент. Я впервые с тех пор, как присоединился к труппе, встречал Рождество дома, и Павлова впервые осталась на Рождество в Айви-Хаус. К ней на вечер на этот раз пришли только те, кто находился вдали от дома. Английские члены труппы были слегка огорчены: мы хотели заполучить свой рождественский пирог и съесть его, но не могли находиться в двух местах сразу. В канун Рождества в студию принесли огромную корзину с фруктами, к ней была прикреплена карточка со словами: «Элджи и его милой маме» и подписано: «Анна Павлова».
Рано утром на второй день Рождества, в «день подарков», мы выехали с вокзала Ватерлоо и отправились на первое выступление в Борнмут. К нам присоединилось несколько танцовщиков из труппы Дягилева: Дубровская, Вуйциковский, Язвинский и другие.
– Кто эта хорошенькая девушка? – спросила моя мать, впервые увидев Нину Тараканову. – Она слишком молода, чтобы путешествовать без родителей.
Мы отправились в Барселону и Мадрид. Барселона была замечательным городом, проникнутым радостной атмосферой. Вилла «Роза» по-прежнему существовала, и мы часто отправлялись туда после представления, чтобы посмотреть танцы фламенко. Мы часто ели в «Караколес». Большая часть труппы время от времени заходила туда, однажды мы встретили там очень застенчивого русского, обедавшего с двумя сеньоритами. Бедняга так смутился, что стал разговаривать с ними по-английски, а с нами по-испански. В один из свободных вечеров нас пригласили посмотреть старые каталонские танцы, нам сказали, будто некоторым из них по тысяче лет. Они казались очень степенными и напыщенными и много теряли от того, что танцовщики не были одеты в костюмы того периода; за исключением одного танца, который исполняли мужчины с колокольчиками, привязанными к икрам и лодыжкам, все остальные казались абсолютно безжизненными. Музыка, однако, была божественной. В свободное время мы посещали Национальную выставку (там был изумительный «Паласио-де-ла-Лус», занимавший центральное место в системе иллюминации выставки, в которой как фонтаны, так и здания были залиты постоянно меняющимися потоками света), Тибидабо и даже выкроили время, чтобы отправиться в Монтсеррат. В Мадриде около полудюжины танцовщиков командировали в танцевальную школу обучаться хоте. Преподавательница очень строго придерживалась расписания. Нет, она не придет в театр, чтобы кого-нибудь учить, все должны жертвовать своим временем, чтобы прийти к ней, когда ей будет удобно. Маленькая женщина с глазами-брызгами, красным лицом и высоким голосом считала: uno, dos, tres y vuelta
[89]. Па она демонстрировала с осторожностью, словно у нее под нижним бельем поселился еж. Возможно, ей не нравилось обучать extranjeros
[90], во всяком случае, ее уроки были лишены вдохновения, что абсолютно противоречило фотографиям ее благодарных учеников, покрывавшим всю стену. Одну из репетиций посетил Вуйциковский. «Почему вы не прыгаете?» – шепотом спросил он. То, что нам показывали, было лишено высоты полета пули. Кто-то, наверное, рассказал Павловой, как плохо проходят уроки, и занятия прекратились. Во время нашего короткого пребывания произошли некоторые волнения. Все мы получили письма из дома, наши родители выражали надежду, что дети не пострадали во время революции! Иванова в действительности сидела в парке на полуденном солнце и читала в то время, в которое, по официальному сообщению, произошло настоящее сражение. Я должен признаться, однажды днем в течение нескольких минут слышал довольно громкие крики, но счел, что это кричат мальчишки-газетчики, хотя обычно они оповещали о своем появлении с помощью свирелей. По-видимому, какие-то демонстрации проходили, но стрельбы явно не было. Однажды вечером театр загорелся, но больших повреждений не произошло. Единственным последствием было то, что затянулся антракт, а нам приходилось передвигаться с осторожностью, чтобы не зацепиться за шланги по дороге из гримерной на сцену.
Из Мадрида мы переехали в Марсель, где танцевали в муниципальном театре «Театр Мюнисипаль», хорошем и современном, но мужские артистические уборные находились далеко от сцены. Однажды мы посетили церковь Нотр-Дам-де-ла-Гард, находившуюся так высоко, что ее было видно в море издалека. Наверху мы встретили Павлову, которая бросила какую-то реплику по поводу высоты лестницы.
– Примерно такая же, как та, что ведет в нашу уборную, – ответил я.
Мои коллеги были шокированы этим замечанием, наверное, сочли, что оно прозвучало слишком колко. Спускались мы на полуразвалившемся подъемнике с фуникулером, и каждый фут пути, казалось, угрожал смертью. По дороге в театр я встретил женщину самого дикого вида, никогда в жизни не встречал ничего подобного. Она напоминала Электру Штрауса. Подойдя поближе, я увидел, что она ведет медведя. Это была настоящая цыганка, а не просто бродячая актриса.
Мы поехали в Канн, восхитительно выглядевший в феврале. Павлова как-то днем увидела меня без пальто и предостерегла: «Берегитесь, внезапно может налететь мистраль».
А на следующий день я едва спасся от внезапного порыва ветра, который обрушил камни на стеклянный портик служебного входа, и стеклянный ливень посыпался вокруг, когда я входил. Как мне удалось пройти и не получить ни единой царапины, остается тайной. Некоторые бывшие танцовщики дягилевского балета находились в Монте-Карло и приехали в Канн посмотреть наши спектакли. В выходной день мы отправились в Монте-Карло и по дороге назад заметили в поезде Павлову и Дандре. Мы постарались не попадаться им на глаза, так как купили билеты третьего класса, но мы бы возмутились, если бы руководство труппы отправило нас куда-либо третьим классом, за исключением Англии. Мы поехали в Лион, а затем снова в Швейцарию, в Германию, в Прагу и обратно в Германию. Помню, в Мюнхене аплодисменты в конце программы были столь бурными, что не прекратились даже после того, как опустился железный занавес. Центральная дверь в занавесе не была закрыта, и нам с Павловой пришлось выйти на последний поклон.
Еще один эпизод, но иного рода, связанный с железным занавесом, произошел во время этого турне, когда мы выступали в Королевском оперном театре в Стокгольме. К концу первого балета «Фея кукол» за кулисами стали раздаваться зловещие перешептывания; когда он закончился, зазвучали беспорядочные аплодисменты, а затем опустился железный занавес. Через маленькую дверь вышел директор и произнес речь, из которой мы поняли только одно слово «телеграмма». По залу пронеслось громкое «ах», и словно прокатился гром, когда весь зал дружно поднялся. В телеграмме сообщалось о смерти королевы Швеции, произошедшей в Италии. Мы в своем кукольном гриме, казалось, тотчас же приобрели нелепый вид, когда на сцену прокралось холодное присутствие смерти. Витрины магазинов на следующий день приобрели траурный вид, но никогда в жизни не видел я столь яркого траура. Все было выдержано в черных и пурпурных тонах – аптекари нашли черные бутылочки для духов и черное мыло, кондитеры создали водовороты черного бархата, осветленного блюдами с конфетами в форме фиалок, а один большой универмаг выставил на видном месте роскошные женские фигуры, задрапированные в черное кружево. Спектакли были перенесены в «Концерт-Хаус», а затем перед отъездом мы снова танцевали в Королевской опере перед теми же зрителями, которые были там прежде.
