Словом, они поженились. Но Светлана так никогда и не почувствовала себя любимой, единственной. На горизонте маячил образ соперницы - непостижимой, роковой женщины, намертво присушившей к себе Межинова.
Светлана старалась о ней не думать: ну, есть и есть… далеко, смутно… как вулкан на Камчатке.
- Рудольф-то живет со мной, а не с ней, - твердила себе Светлана. - У нас родился сын, у нас - семья.
Глядя бессонными ночами на спящего мужа, она понимала, что в своих снах он обнимает, целует ту, недоступную и оттого прекрасную, желанную… несбывшуюся мечту. О том, что это может происходить и наяву, Светлана думать не хотела.
Межинов хорошо продвигался по службе, получил квартиру, Светлана тоже работала. Денег хватало на жизнь без излишеств. Супруги редко ссорились, выяснение отношений считали недостойным занятием, потому острые углы старались обходить, на многое закрывать глаза. Но ни одного дня в браке Светлана не прожила спокойно, без мысли: «А что будет, если та - привередливая и капризная возлюбленная - вдруг позовет Рудольфа под свои знамена? Ведь ей стоит только шепнуть, только пальчиком поманить!»
Когда муж где-нибудь задерживался, всегда существовал риск, что он не придет вообще. Не столько из-за его милицейской работы, сколько из-за этой призрачной, больной любви, которую он так и не смог вытравить из сердца. Или не захотел.
Иногда от Межинова исходил слабый запах дорогих духов, которые Светлана не могла себе позволить, иногда она ловила на себе его снисходительно-презрительный взгляд, иногда… Да что зря мучиться, посыпать солью живую рану?! Она так и не заменила ему ту, другую. Она, видимо, не дотягивала до соперницы ни умом, ни внешностью, ни тем особым женским шармом, который пыталась выработать в себе. Эти попытки были смешны. Светлана ясно читала насмешку в глазах мужа, когда покупала себе обновку или приходила из парикмахерской с новой прической. Та, другая, оставалась недосягаемой, как белоснежная вершина Килиманджаро.
Светлане приходилось усмирять гордыню, стирать мужу рубашки, варить вкусные обеды и ублажать его в постели, делая вид недогадливой дурехи. Она обливалась горючими слезами, но только не при Межинове. Она… сама превратила свою жизнь в ад, подбрасывая в пекло полено за поленом.
Вот и сегодня Светлана ждала супруга, беспокойно поглядывая на часы. Где он? На работе или в объятиях любовницы? В проклятых, ненавистных объятиях…
Услышав, как Рудольф открывает своим ключом дверь, она сменила угрюмое выражение лица на приветливо-радостное и поспешила навстречу.
- Ты еще не спишь? - недовольно спросил он.
- Уже иду… - она сразу поникла, скрывая слезы, заторопилась на кухню. - Котлеты будешь?
- Я не голоден, - особенным голосом, хранящим в себе недавнее переживание страсти, произнес Межинов. Закрылся в ванной, включил душ.
«Смывает ее запах», - задыхаясь от ревности, подумала Светлана. Она знала это его выражение скрытого счастья в глазах, которые он не поднимал на жену, это его внутреннее ликование.
Светлана прислонилась спиной к стене у двери в ванную, подавила стон. Когда муж вышел, она спросила:
- Ты был у нее?
- Отойди, - нехорошо блестя зрачками, произнес Рудольф.
Он отправился в спальню и лег. Ему хотелось спать. Прикосновения Карины, вкус ее губ все еще ощущались всем его существом, и Светлана была лишней в этом продолжении их свидания. Она была помехой…
- Почему ты не уходишь к ней? - с нарастающими истерическими нотками в голосе спросила Светлана, присев на край кровати.
- Она против, - безжалостно ответил Межинов. - Да и ты тоже. Разве ты отпустишь меня?
«Не отпущу, ни за что не отпущу, - давясь слезами, думала Светлана. - Я выстрадала свое право на тебя, Рудольф. Ты мне обязан всем - налаженным бытом, спокойствием, отцовством, наконец. Я - твой надежный тыл, а она несет с собой дыхание войны. В этом есть адреналин и романтика, но нет уверенности в завтрашнем дне».
- Она не подарит тебе ребенка, - выдохнула Светлана.
- Нет, - согласился он. - Ее не интересуют дети.
- И ты ее не интересуешь! Она пользуется тобой, чтобы в очередной раз выпить сок и выбросить выжатый лимон.
- Пусть…
Ночь прошла для Светланы в череде кошмаров. Она находилась на грани желания покончить с собой, с ней, с неверным мужем. Ей представлялось тело, висящее в петле… и поздние сожаления Межинова. Потом она тихо плакала: оттого, что ее ребенок будет расти сиротой из-за какой-то распущенной, похотливой бабы, которая охотно принимает в свою постель чужих мужей. Как только земля таких носит?
«Чем я хуже ее?» - задавала себе извечный вопрос Светлана, понимая, что не получит ответа.
Рудольф спал, отвернувшись к стене, слабо похрапывая. А она до утра не сомкнула глаз. «Нам двум нет места возле него, - думала обманутая жена. - Кто-то должен уступить, уйти. Я сама виновата! Я же все знала с самого начала. Я полюбила мужчину, который никогда не был моим. Он уже тогда принадлежал той, другой - всецело, необратимо. На что я рассчитывала?»
Утром Межинов, не говоря ни слова, собрался и ушел на работу. Светлана сидела на кухне, опустив руки: у нее не было сил плакать. Ночью ее слезы иссякли.
Подполковник ехал в управление, думая о Карине, о том неугасимом огне, который только она одна умела зажигать в нем. Этому огню он отдавал предпочтение перед всем остальным в жизни.
Войдя в кабинет, он распахнул настежь окно, впуская прохладный воздух, тополиный пух и звуки улицы. Если бы Карина согласилась стать его женой… во что бы превратилось его существование? В вечное, непереносимое наслаждение или такую же вечную, непереносимую муку?
- Рудольф Петрович…
Заместитель Межинова, невысокий лысеющий майор - тот самый, что встречался с сыщиком в баре «Червовый король», вошел в кабинет начальника осторожно, приглядываясь, в каком шеф настроении. Кажется, гром и молнии сегодня метать не будет. Слава богу!
- Рудольф Петрович, - уже смелее повторил он. - Вы просили…
- Доложите, как идут поиски киллера, - перебил его подполковник. - Есть он в природе или вы его придумали?
Заместитель развел руками. Он и сам сомневался. Розыскные мероприятия ничего не дали: киллер-невидимка поражал свои жертвы на расстоянии неким таинственным образом. Возможно, он существовал лишь в воображении оперативников, отчаявшихся дать сколько-нибудь правдоподобное толкование по фактам ряда смертей. Слухи тянулись по Москве зловещим шлейфом, дошли до кого-то из начальства, и Межинову поручили неофициально разобраться, что же происходит.
Чем больше он вникал в суть дела, тем меньше понимал, чего от него хотят. Путаница по сему поводу царила страшная - и в бумагах, и в умах. Ясно было одно: люди, вроде бы ничем не связанные между собой, умирали при схожих обстоятельствах. Причем их заранее предупреждали об этом: письмом или по телефону. Смерть выглядела естественной, что подтверждала медицина. Между «роковой вестью» и собственно кончиной проходило разное время, в течение которого жертва успевала успокоиться. Но неотвратимый момент наступал, какие бы меры предосторожности ни принимались.
