— Ой, Шурочка, куда мы попали… — шептала Ганька, в ужасе оглядываясь на полицейских. — Как скот нас гоняют…
На них завели карточки. Потом полицейские принесли бачки с баландой и хлеб. Вечером погнали в баню. А после бани, не разрешая одеться, выстроили в коридоре и приказали сдать одежду на дезинфекцию. После этого вновь построили и объявили, что сейчас все вновь прибывшие будут подвергнуты медицинскому осмотру. Осмотр проводили грубо. Несколько врачей. Женщины-полицейские им помогали. У входной двери стояла старшая — в черной форме с белыми рунами СС в петлицах.
Девушки по очереди подходили к столам, за которыми сидели врачи. Те тщательно осматривали каждую.
Шура хорошо понимала, о чем разговаривали врачи, их реплики.
— Бог мой, среди них одни девственницы! — сказала одна.
— Радуйся, Эльза, теперь ты уверена, что твой Рудольф действительно верен тебе.
— Рудольф не на Восточном фронте.
— А где же, в Африке? Или в Нормандии? Девушки из Нормандии, я уверена, выглядели бы иначе…
— Нет, он в Африке.
— О, тогда тебе снова не повезло! Женщины побережья очень страстные. Не чета этим вялым славянкам.
Немки смеялись.
В углу комнаты, за ширмой, стояло гинекологическое кресло. Шура и Ганька с ужасом смотрели на него. «Не бойтесь, девочки, ничего плохого они вам не сделают. Только осмотрят. Так надо», — шепнула им стоявшая рядом женщина, видя, что одна из полицейских уже направилась к ним, постукивая палкой по каблуку сапога, начищенного до зеркального блеска.
Вечером их привели в спальный барак. Кровати стояли в два яруса. Ганьке досталась верхняя койка, Шуре нижняя. Утром им вернули одежду. От нее пахло тем же, чем пахло в блиндажах возле Прудков после того, как оттуда убрались немецкие артиллеристы. Снова чем-то покормили, так что Шура даже не запомнила, что ела. Все происходящее она воспринимала как в бреду. Раздалась команда: «Raus!» Все хлынули к дверям. Полицейские построили их в одну шеренгу. Сличили с карточками. Погнали по улице к центру городка, мимо высокого остроконечного здания ратуши. «Arbeitsamt», — прочитала Шура готические буквы вывески над входом в здание. Здесь их уже ждали одетые в штатское пожилые немцы. Они по очереди проходили вдоль шеренги, оценивающе осматривали ее, иногда останавливались, цокали языками, хмурились, улыбались. Некоторых тут же уводили, вручив немцам в штатском их карточки. Шеренга у стены становилась все короче. Крайних справа и слева сгоняли к середине. Правда, до палок здесь дело не доходило. Как только из середины выпадали двое-трое остовцев, их места тут же заполнялись оставшимися.
Шура тут же вспомнила, как однажды в колхоз приехали цыгане и, сговорившись с председателем о покупке жеребца, осматривали табун. Нечто похожее она видела и теперь. Только тогда и цыгане, и председатель смотрели на жеребца иначе.
Напротив Ганьки и Шуры остановилась женщина лет сорока пяти и указала на них тростью зонтика:
— Diese, diese… und diese.
Это была госпожа Бальк, владелица небольшой кожевенной мастерской и загородной крестьянской усадьбы с небольшой фермой, доставшейся ей от родителей. Полицейские тут же выдернули из шеренги Сашу, Ганьку и ту самую женщину, которая ехала с ними в вагоне и потом всегда старалась держаться где-нибудь рядом. Женщину звали Зоей.
Первый месяц они работали за городом. Bauernhof — крестьянская усадьба оказалась довольно обширным поместьем, в центре которого стоял двухэтажный кирпичный дом, мрачный, как средневековый замок. В нем хозяйничал хромой Verwalter — управляющий Herr Gals. Гальс оказался человеком требовательным, дотошным, но не злым. И в первый же день он заставил кухарку приготовить наваристый вкусный суп, так что девушки, изголодавшиеся за долгую и изнурительную дорогу, присаживались к кастрюле несколько раз. Затем господин Гальс установил строгий распорядок, и на кухню их звали всего дважды. Но это была хорошая еда, в которой было даже мясо. Иногда на ферме появлялась сама Die Wirtin — хозяйка. И тогда они бегали бегом, выполняя ту или иную работу. Так приказывал Гальс. Фрау Бальк не разговаривала с ними даже тогда, когда ей что-нибудь не нравилось. Громко звала своего Verwalter и коротко отчитывала его за то или иное упущение. Она даже не смотрела в их сторону.
Управляющий Гальс неплохо говорил по-русски. В 1916 году он попал в русский плен и выбрался в свой Faterland
[23] лишь спустя три года, сказавшись чехом. Он проехал через всю Сибирь в одном из эшелонов Чехословацкого корпуса. Об этом он девушкам рассказал сам. Некоторые слова, которые Гальс уже не мог воспроизвести по-русски, живо переводила с немецкого Шура. Он сразу отметил ее сообразительность и однажды переговорил с фрау Бальк. Вскоре после того разговора Гальса и фрау Бальк Шуру сразу после утреннего развода начали направлять прямо в дом на окраине города.
Ровно в назначенное время она поднималась по высоким ступеням из серого тесаного камня, звонила в дверь. Ей открывала сама фрау Бальк Шура терпеливо ждала на холодном ветру. Не поднимая головы, видя одни ноги фрау Бальк, обутые в мягкие домашние туфли, сшитые, видимо, пленными в обмен на булку хлеба или пачку сигарет, Шура делала сдержанный поклон и произносила:
— Guten Morgen, Frau Balk!
[24]
Никогда в ответ Шура не слышала ни слова, ни звука. Быть может, фрау Бальк в ответ бросала какой-нибудь жест, но этого Шура не видела, потому что, разговаривая с хозяйкой, она никогда не поднимала головы. Так приказал вести себя в присутствии хозяев вахман в бараке. Затем она шла следом за хозяйкой. Та вела ее к месту очередной работы. Каждый раз это было что-нибудь связанное с уборкой, наведением порядка в комнатах, многочисленных кладовках или в подвальных помещениях. Подвалы под домом фрау Бальк были обширные. Шуре казалось, что они такие же огромные, как и сам дом. И сводчатые потолки, укрепленные железными коваными балками крест-накрест, были ничуть не ниже, чем в комнатах. Именно там, в подвале, находилась топка одной из печей, дымоход которой проходил через спальню фрау Бальк. И вот однажды возле корзины с дровами Шура и увидела кипу старых газет. Она сразу поняла, что газеты сюда принесла сама хозяйка. Хотя днем фрау Бальк никогда не спускалась в подвал. В газетах Шура прочитала о том, что на Восточном фронте, как и год назад, вермахт снова попал в затруднительное положение. В каждом номере в колонках срочных сообщений мелькало: Сталинград, Сталинград, Сталинград. Вскоре это слово перешло в заголовки.
И вот 22 ноября из французского барака сообщили: наши окружили сотни тысяч бошей в сталинградской степи и добивают их из тяжелых артиллерийских орудий.
Сегодня утром Шура, как всегда, позвонила в дверь и, когда увидела перед собой сшитые военнопленными мягкие комнатные туфли фрау Бальк и произнесла свое обычное: «Guten Morgen, Frau Balk!», то в следующее мгновение она невольно вздрогнула и некоторое время оцепенело стояла у раскрытой двери. Потому что вдруг услышала в ответ тихий, сдержанный голос хозяйки:
