Я тут же возненавидел себя за это. Но времени корить себя не было.
От дома Вала Брум-стрит расширялась и тянулась дальше, к югу. Очень оживленная улица. Полно мальчишек, выкрикивающих заголовки газет, продавцов жареных каштанов, саней, скользящих по снегу. И бесконечные ряды уличных реклам и объявлений – все эти кричащие плакаты, наклеенные на доски над тротуарами, выглядели такими тошнотворно сентиментальными и истеричными в мягком утреннем свете. Шагая по улице, я украдкой косился из-под полы шляпы на прохожих. Ничего не выражающие равнодушные лица. Поглощены исключительно одной мыслью – как бы поскорей добраться до нужного места.
Но вот один шустрый торговец устрицами окинул меня пристальным взглядом. Его лоток был застеклен спереди, внутри виднелись подносы с устрицами во льду, ряды бутылок с имбирным пивом и целая гора горячих посыпанных перцем хлебцев, от которых валил пар. Весь этот товар раскупят у него за полчаса. Он продолжал разглядывать меня, как-то странно щурясь. И тогда я, прижавшись щекой к шелковистым волосам миссис Адамс, заговорил, довольно отчетливо и громко, чтобы он слышал.
– Не волнуйся, дорогая, ты просто переутомилась. Упасть в обморок – тут совершенно нечего стыдиться. Скоро будем дома.
Торговец сочувственно хмыкнул. А затем я прошел мимо него, и мы разминулись за какую-то долю секунды. Десятки тысяч других незнакомцев, видевших, как я попиваю кофе, стригусь у парикмахера, покупаю «Геральд» и при этом при мне не было трупа, видели меня всего лишь раз и больше никогда не увидят. Я от души надеялся, что торговец принадлежит к тому же разряду. Случайная встреча, краткая, мимолетная и неповторимая.
И я прошел еще несколько кварталов.
Я всего лишь перевозчик. Пустое место. Никто.
Почувствовав, что у меня уже начали подкашиваться ноги, я напомнил себе, что падение с трупом на руках может привести к нежелательным последствиям и разрушить все планы, и свернул в проулок. Продолжая надеяться. Может, даже молиться немного, словно молитвы могли перенестись по воздуху, как письмо Мерси, без адреса. Потому как на свете существует великое множество богов, которым истово поклоняются, и рискованно было обидеть хотя бы одного из них.
Но если хотя бы один услышит, мне, можно считать, крупно повезло.
С самого начала исполнения роли переносчика в этой трагедии я страшился отыскать большой мусорный контейнер. Или я заставлю себя сделать это, то есть выбросить в мусорку тело миссис Адамс, словно обглоданную куриную ножку, оправдываясь тем, что многие так и поступили бы на моем месте. Или же пройду мимо него и докажу тем самым, что врожденная брезгливость и порядочность все же главнее для меня, чем стремление выжить. Но меня не устраивало ни одно из этих решений. Я понимал, что кости – это не люди. Кости – это просто основа для легко разлагающейся плоти, которая пока что еще держится на них. Кости – это не наследие, не подарок на память, их и сравнивать нечего с огоньком жизни, который некогда горел в теле, сумме всех его частей.
И все же… Контейнер для мусора. Но существует же такая штука, как честь.
Однако ответ ждал меня впереди, в самом конце проулка неподалеку от Гудзона.
Нечто вроде лачуги или хижины, где нашли себе приют мальчишки, разносчики газет. Они соорудили ее из разного мусора, деревянных обломков, выброшенных на берег, разномастных дощечек, веток и поленьев. И все это было покрыто газетами, целыми слоями газет. В лачуге вполне могли разместиться восемь-десять ребятишек, если улечься правильно. Там они, наверное, и спали, дрожа от холода и греясь друг о друга, стараясь унять противную дрожь и уснуть.
Что ж, по крайней мере, новый кричащий заголовок я им обеспечу.
Я оставил ее там, бережно опустив на слой газет. От холода она страдать не будет. То была самая малая любезность, которую я мог ей оказать, но к этому времени мышцы у меня тряслись и дрожали, как выстиранные тряпки на ветру, и мысль эта приходила снова и снова. Ей не будет холодно.
Ей уже никогда больше не будет холодно.
Возвращение к дому Вала, должно быть, прошло без всяких приключений. Если честно, я вообще ничего не помнил. Ничто не отпечаталось в памяти. Гудзон мог вдруг воспламениться, а я бы этого не заметил.
Я захлопнул дверь в дом Валентайна. Стоял и пытался отдышаться. Просто распался на части в какой-то момент, и ощущение было такое, словно тело состояло из разрозненных мотков хлопковой бечевки. Затем я заставил себя встряхнуться, собраться и решительно шагнул в небольшую прихожую.
Дело прежде всего, подумал я. И дел у меня полно.
Я внимательнейшим образом рассматривал все предметы в комнатах Валентайна. Несколько вещей показались мне странными. К примеру, тумбочка в спальне перевернута, а коврик под ней остался на своем месте. И, насколько я мог судить, ничего из дома не пропало. Беспорядок только в спальне. Да и в спальне у Валентайна не слишком накуролесили. Все его смеси с морфином и их «собратья», морфиносодержащие таблетки, надежно хранились в аптечных пузырьках из темно-коричневого стекла. Те аккуратными рядами выстроились в антикварном ящичке из тринадцати отделений, стояли и ждали, когда из них отопьют глоток сладкого яда или достанут и быстро проглотят ядовитую пилюлю, а на крышечках выдавлена надпись: «ОСТОРОЖНО ГАДЮКА НЕ НАСТУПАТЬ». Такие знакомые мне пузырьки, безвредные, как пули. Ножи на кухне тоже не тронуты, стоят рядами в подставке соснового дерева. Все, за исключением одного, который лежал на столе. Я внимательно осмотрел этот нож – совершенно чистый; должно быть, его вымыли и оставили здесь просохнуть. Гостившие здесь дамы не забыли полить куст розмарина на подоконнике.
Словом, все более или менее на своих местах. Если не считать мира, который для меня рассыпался на мелкие кусочки.
И ни один из осмотренных мною предметов сам по себе еще ничего не означал. Но с другой стороны, мог означать все. Я знал за собой этот грех: не замечать самого главного вплоть до последнего момента. Настанет день, когда удача от меня отвернется и я слишком поздно осознаю значение происходящего.
Я торопливо и рьяно принялся наводить в доме порядок – в точности как служанка, чем-то провинившаяся перед хозяйкой. Намеревался как можно быстрей покинуть эту берлогу брата и начать его поиски. И уже направился по застланному ковром коридору к лестнице, как вдруг услышал: кто-то открывает входную дверь. Стоя на верхней ступеньке, я увидел, как какой-то мужчина плотного телосложения подошел к нижней и взялся за перила. Я начал спускаться. Мы встретились ровно посередине и окинули друг друга взглядами. Не слишком дружелюбными.
– Мистер Малквин, – произнес я.
– Мистер Уайлд.
Он покосился на мой жетон с медной звездой. Я – на его жетон. Он был приколот к лацкану толстого коричневого пальто, под которым виднелся синий пиджак явно ирландского производства, длинный, с медными пуговицами. Звезду на жетоне не мешало бы отполировать, как, впрочем, и мою тоже. Глаза у Малквина были зеленые, но не такие яркие, как у меня и брата. И как-то подозрительно поблескивали.
