Шуберт-Макфин пожал плечами.
— Мое дело — обратить ваше внимание…
— Ваше дело выполнять то, что приказано, — внушительно сказал Хойхлер. И несколько смягчив тон: — До сих пор, Шуберт, у нас с вами не было разногласий…
— Это может нам дорого обойтись впоследствии.
Хойхлер, не теряя из виду бежавшей навстречу автомобилю дороги, искоса посмотрел на собеседника.
— Вы имеете в виду неудачу?
— Именно удачу.
Генерал пожал плечами.
— Знаете, Шуберт, вы меня удивляете. Может быть, не хотите идти на операцию?
Шуберт-Макфин, казалось, колебался. Некоторое время он молчал, покусывая ус.
— Я проведу эту операцию.
Хойхлер улыбнулся.
— Вы отличный работник, Шуберт. За это я приготовил вам кое-что приятное. — Он интригующие умолк, по-видимому, ожидая вопроса пассажира. Но тот угрюмо молчал. Тогда Хойхлер сказал: — Это будет вашей последней операцией… Понимаете?
Шуберт-Макфин ответил иронически:
— Если бы я не знал, что нужен вам, то подумал бы…
— Ну, ну, что бы вы еще подумали?
— Ах, господин Хойхлер! — Шуберт-Макфин вздохнул, как усталый человек. — Словно сами не знаете, что значат такие слова: последняя операция. — И вдруг рассмеялся. — Но могу вас уверить: я не из тех, с кем вы так просто покончите. Нет!
— Что вы огрызаетесь! — вспылил Хойхлер.
— Я просто предупреждаю, что принял меры против такого рода неожиданностей.
При других обстоятельствах Хойхлер просто выкинул бы этого субъекта из машины. Но он только рассмеялся, будто услышал нечто очень смешное.
— Откуда у вас такие мысли, Шуберт?
Тот спокойно ответил:
— Отчасти и ваша школа, господин Хойхлер. — Шуберт усмехнулся. — Подчеркиваю: отчасти. Основы закладывал полковник Николаи. — И, задумчиво прищурившись, словно вспоминая что-то далекое, негромко проговорил: — Какой был человек!
2
Полвека назад прусский генерал, публично уличенный своими коллегами в провокации, наверно, был бы с позором (пусть показным), с презрением (пусть лицемерным) исторгнут из рядов генералитета. Прусская военщина не терпела скандалов, ежели они становились достоянием гласности. А нынче, будучи всем известным провокатором, виновником смерти своих сослуживцев и начальников от руки гитлеровского палача, Ганс Хойхлер не только остается генералом, не только не опускает глаз при встрече с коллегами, но поглядывает на них сверху вниз.
Чтобы это понять, стоит оглянуться на 1944 год.
Берлин, разогретые ласковым августовским солнцем и не успевшие к ночи остыть стены длинного дома на Принцальбрехтштрассе. Красиво обставленная комната, с мягкими, глубокими, как в хорошем клубе, креслами, с огромным пушистым ковром; белоснежные шторы пенистым водопадом сбегают в арках высоких окон. В дальнем конце комнаты — погруженный в приятный полумрак большой письменный стол.
Один из сидящих у стола — Кальтенбруннер. Группенфюрер, генерал СС, заместитель рейхсфюрера СС и начальника гестапо, начальник полиции, бесконтрольный хозяин жизни всех, кто попадал в дом на Принцальбрехтштрассе, и миллионов немцев, русских, поляков, французов, голландцев, англичан, итальянцев, хозяин над их обувью, одеждой, волосами, золотыми зубами, костями и остатком жира в телах всех, кого судьба занесла за колючую изгородь концлагерей.
На втором человеке такой же мундир, как на Кальтенбруннере. Но он сидит на кончике кресла. Вся его поза выражает почтительность, а временами, когда особенно крепко сжимается волосатый кулак Кальтенбруннера, — страх.
Закончив чтение, Кальтенбруннер несколько минут оставался в задумчивости. Потом молча посмотрел куда-то поверх головы своего служащего и отложил бумаги.
— Останется у меня, — проворчал Кальтенбруннер и в подтверждение безоговорочности решения положил свой тяжелый кулак на бумагу — прижал ее к столу всею тяжестью власти, данной ему от бога и фюрера Адольфа Гитлера.
Кальтенбруннер один. Он погружен в задумчивость. Придвигает к себе отложенную бумагу и перечитывает. В правом верхнем углу стоит блеклый синий штамп "Государственная тайна". Слева вместо штампа с обозначением ведомства — цифры: "20-VII-44", означающие, что бумага относится к документам следствия, учрежденного фюрером о покушении на его собственную особу 20 июля текущего 44-го года. О результатах следствия Кальтенбруннер докладывает непосредственно фюреру через голову Гиммлера. Главные обвиняемые казнены еще до конца следствия. Это должно устрашить тех, кто, может быть, знает не обнаруженных следствием участников заговора, но еще не решился их предать, как предал генерал Ганс Хойхлер своих друзей, сослуживцев, начальников, учителей и друзей детства.
Повешение главных заговорщиков было осуществлено по новому, совершенно оригинальному способу, предложенному Кальтенбруннером и весьма одобренному Гитлером: вешали на железные крючья за подбородок, как вешают туши в мясных лавках. Казнь снималась на ленту. Ленту показывали фюреру.
В целом дело шло быстро и гладко. Можно ли считать перебоями такое недоразумение, какое произошло, например, с фельдмаршалом Роммелем, вместо виселицы получившим по приказу фюрера похороны героя?
Генералы! Трусы и дураки. Что они смыслят в заговорах и переворотах? Если хочешь придушить правителя, нужны не жалкие штафирки и не генералы, а начальник полиции! Если бы один старый джентльмен с большой сигарой подослал своих эмиссаров не к рохле Герделеру, не к Фромму, а к нему, Кальтенбруннеру… Если бы секретная служба его величества знала настоящий адрес, то фюрер уже гнил бы в могиле.
Кальтенбруннер перебрал несколько листков, подшитых в папке. Из документов явствует, что судьбою привлеченного к следствию по делу "20 июля" бывшего обер-бургомистра города Кельна Бауэра интересуется группа иностранцев. Первоначально интерес к нему проявило правление Международного концерна по производству искусственного волокна АКУ, владеющего в рейхе заводами в Эльберфельде. Капитал АКУ официально считается голландским, и то обстоятельство, что бывший бургомистр владеет акциями этого концерна на миллион довоенных марок, могло бы и не иметь особого значения для Кальтенбруннера — мало ли акционеров разных обществ он уже повесил. Одним больше или меньше… К углу листа приклеена небольшая справочка: по просьбе АКУ господин Бауэр принимал меры к изменению имперской налоговой политики в отношении искусственного волокна, производимого этой германо-голландской фирмой. На расходы по этим "хлопотам" Бауэр получил в свое распоряжение ни много, ни мало миллион марок. Еще один миллион?! Это дельце выплыло, и было учреждено следствие по обвинению в подкупе должностных лиц. Но когда следствие уже близилось к концу и стало ясно, что бывший бургомистр украсит собою скамью подсудимых, появилось распоряжение Геринга: преследование Бауэра прекратить. А наци номер два — это все-таки наци номер два. Черт его знает: возможно, что в деле Бауэра "Толстый Герман" имел указание и от самого Гитлера. Кальтенбруннер перевернул еще одну страницу. Типы, подобные Бауэру, обычно имеют неплохие связи. Не только в рейхе, а подчас и за границей. Ну, так и есть: вот целая сложная схема связей. И не только деловых. Дело идет уже о родстве. Семейные узы, черт их побери!
