— Сил нет… Но бороться буду!
— Молодец, разведка, так и надо! Бороться надо до конца. До самого конца! А шанс есть, неожиданный, но, как уверяет наука, верный. Друзья мои, — поднялся профессор, — то, что я сейчас скажу, военная тайна, но вам ее открою: в одной из наших лабораторий удалось получить лекарство, которое можно назвать живой водой. Самое странное, эта живая вода получена из… плесени. Да-да, из самой обычной плесени. По-латыни она называется пенициллиум курстозум, а лекарство — пенициллин. Лабораторные испытания позади, настало время испробовать его на людях. Короче говоря, нужны добровольцы, к тому же не с пустячными царапинами, а с ранениями вроде ваших. На размышления — ровно сутки. С ответом не спешите, все-таки дело новое, — после паузы закончил он. — Но я бы посоветовал такой шанс не упускать.
— Да что там думать, — приподнялся на локтях лейтенант и встретился с полными слез, умоляющими девичьими глазами — зажмурился, тряхнул головой и решительно сказал: — Пишите меня первым: лейтенант Ларин.
— И меня.
— И меня.
— А я что, рыжий?! — донеслось с других коек.
— Вот и ладно. Вот и славно. Вот и хорошо, — топтался посреди палаты Дроздов. Потом подошел к картине и громогласно спросил: — Ну что скажете? Не одни вы — богатыри! Мы еще повоюем. Мы еще сядем на коней и напоим их из Эльбы. Попомните мое слово, напоим!
Когда профессор, как всегда аккуратно, прикрыл за собой дверь, зашевелился танкист.
— Ну что, мужики, кажется, попали в историю.
— В историю науки, — просвистел летчик.
— А я сомневаюсь, — рассудительно заметил сапер.
— Почему же тогда согласился?
— Человек я компанейский, вот почему. К тому же старший по званию: как-никак подполковник, значит, должен подавать пример. А сомневаюсь я по одной простой причине: уж очень не хочется быть морской свинкой, или кроликом, или… я уж и не знаю, на ком еще они испытывают лекарства.
— Раз предложили нам, значит, на кроликах уже испытали, — бросил Игорь.
— Не знаю, может, испытали, а может, нет. К тому же я слышал, что в старые времена врачи испробовали лекарства на себе.
— Ну да, по-твоему, сначала врачу надо стать под пулемет, сосчитать, сколько дырок в легких, а потом проглотить таблетку? — повысил голос летчик.
— Я так не говорил. В нашем положении пойдешь на что угодно, лишь бы выбраться из этой распроклятой палаты.
— Вот именно. Я где-то читал, — глядя на разрисованное морозом окно, продолжал Игорь, — что хороши только те традиции, которые не во вред обществу. Традицию семнадцатой палаты надо сломать! А в историю науки мы войдем, мы будем первыми, кого спасет живая вода из плесени.
— Или не спасет, — буркнул сапер.
— Или не спасет, — кивнул Игорь. — Тогда ученые будут продолжать опыты, пока не научатся вытаскивать с того света таких, как мы. Нет, вы как хотите, а я участвовать в эксперименте буду. Я на все согласен, только бы вернуться в строй и отомстить за друзей. Последнего фрица хочу убить в Берлине. Обязательно в Берлине! Мечта у меня такая: последнего фашиста убить в Берлине! — сорвался на крик Ларин.
— Хорошая мечта, — вздохнул танкист. — Я бы тоже не прочь всадить снаряд в того «тигра», который поджег мою «тридцатьчетверку», и хорошо бы это сделать в Берлине.
— А я бы… я бы таранил того «фоккера»! — послышался голос летчика. — Да так, чтобы над главной улицей и вместе с ним грохнуться на бункер Гитлера.
— Ну, вояки, ну, герои, — усмехнулся сапер. — Я бы… мне бы… Одно слово — богатыри. Вам бы доспехи, как у этих парней, — кивнул он на картину, — да человек пять слуг, чтобы придерживали в седле, цены бы не было таким рубакам в нашей славной кавалерии.
— Главное — не забыть костыли, — деланно-серьезно заметил танкист.
— И утку, — подхватил летчик.
— И судно, — давясь от смеха, бросил Игорь. — Без него я не согласен.
— Ну, без этих предметов первой необходимости ни один богатырь на коня не сядет, — глубокомысленно продолжал сапер. — Не учел товарищ Васнецов, оторвался от жизни.
— Точно. А может, дорисуем сами? — приподнялся Игорь.
— А что? И дорисуем! Встанем на ноги и дорисуем.
— А я предлагаю, я предлагаю, — торопился Игорь, — эмблему нашей палаты! Щит, меч и…
— И утку! — закончил летчик. — Через плечо вместо планшета.
— Нет, не так. Не вместо планшета, а вместо палицы, — поправил Игорь.
— А что, страшное орудие убийства, — заявил танкист. И такой тут поднялся гвалт, смех, такие посыпались шуточки, что вошедшая с лекарствами медсестра растерянно замерла: чтобы в семнадцатой смеялись, такого здесь еще не было.
— Вот это да! — воскликнула она. — Да вас выписывать пора! Валяются, понимаешь, место занимают, а в коридоре не пройти из-за коек с ранеными.
— И верно, — подхватил танкист. — Выгоняй нас, сестричка, на морозец. Снег-то какой, а! Я раньше на лыжах любил… Летишь с горы — дух захватывает! — мечтательно взглянул он за окно.
— И я любил, — не удержался Ларин. — Особенно на Ленинских горах. Мы туда всем классом выезжали. Ветер свистит, из глаз слезы, щеки горят. Красота!
— Да что вы понимаете, — вмешался в разговор сапер. — По первому снегу надо идти не спеша, с ружьишком в руках. Следы как отчеканенные. Что тебе заяц, что лиса, что кабан — все как на ладони: в какую сторону бежал, где задумался, где путал след.
— Вот-вот, — ворчливо заметила сестра. — Опять вы путаете. Лекарство надо пить до конца!
— Так горько же.
— Тем более. Хорошее лекарство вкусным не бывает.
— Вот именно, — заметил летчик. — Это тебе не водка.
— А что это такое? Я уж и вкус-то забыл, — грустно улыбнулся сапер.
— Ну и палата мне досталась! — всплеснула руками медсестра. — Одни филоны да пьянчужки.
— Филоны? — повернул голову танкист. — Ты слово-то это откуда знаешь?
— А что? — смутилась девушка. — Плохое слово? Все его говорят… в том смысле, что человек отлынивает от дела или делает вид, будто чем-то занят.
— Ты смотри, образованная, — откинулся на подушку танкист.
— Еще бы! Неполная средняя школа — это, брат, дело серьезное, это — почти университет, — подхватил сапер.
— Тогда она должна знать еще одно слово, — заявил летчик.
— Да ты что?! — воскликнул танкист. — Два слова для одного человека, да еще женского пола, это уже перебор. Если он, конечно, не академик.
Девушка замерла посередине палаты и не знала, как себя вести: то ли сердиться, то ли плакать. Она никак не могла понять: разыгрывают ее или откровенно потешаются. Выручил тихий голос от окна:
