— Мирошников! Ты?! Жив, чертяка! Куда ты подевался?
— А-а, лейтенант. Виноват, старший лейтенант. Вот и свиделись, — как-то отрешенно и без всякой радости сказал он. — Я-то жив. Да вот, — показал на ноги Мирошников.
Виктор схватил его под мышки, выдернул из кровавого месива и потащил к бакам. Он понимал, что Санька сейчас в состоянии той самой заторможенности, которая бывает после сильных потрясений. Он заставил Саньку выпить спирта, сунул ему сухарь, но Мирошников лишь слабо улыбнулся и тут же заснул под вой бомб и разрывы снарядов.
«Все, Санька, больше мы не расстанемся», — с необъяснимой нежностью думал Громов.
Но судьба опять распорядилась по-своему. Во время контратаки Виктор напоролся на автоматную очередь. Левую руку как отсекло. Бой продолжался, и нашли его не сразу — Громов лежал в воронке и истекал кровью. Стало ясно, что его надо немедленно переправлять на левый берег.
На палубе катера было так тесно, что с трудом нашли место. Только отчалили, начался артобстрел, да такой сильный, что, казалось, перед крохотным суденышком вздыбилась вся Волга. Почти на самой середине катер перевернулся. Сознание Виктор потерял еще в воронке, но в воде пришел в себя. Хорошо, что был в шинели: она надулась пузырем и не пускала ко дну. Виктор понимал, что шинель — ненадежный спасательный круг: все кончится, как только сукно промокнет. И вдруг почувствовал: кто-то тянет его за шиворот.
— Держись, миленький, держись, — услышал он женский голос.
Уже не имея ни сил, ни желания бороться с водой, Виктор открыл глаза и увидел девушку с санитарной сумкой, которая изо всех сил тащила его багром. Как его вытащили на баржу, как дошли до берега, как положили на операционный стол, Виктор уже не помнил.
Очнулся в аккуратно прибранной избе. Пахло карболкой, йодом и чистыми простынями. Очень хотелось пить. Виктор безо всяких усилий разжал губы и попросил воды. Странно, но своего голоса он не услышал. «Видно, ослаб, — подумал, — потому и шепчу». Но рядом стояла молоденькая медсестра и протягивала фарфоровый чайник с наполовину отбитым носиком. Девушка что-то говорила, во всяком случае, ее губы шевелились, но он ничего не слышал.
Здоровой рукой Виктор помахал около уха. Девушка улыбнулась, достала из кармана халата тетрадку и что-то написала. «Не кричите так громко, — прочитал Виктор. — Вы контужены, поэтому не слышите. Но это пройдет».
— Что с рукой? — спросил Виктор.
— Все в порядке. Кости целы. Просто вы потеряли много крови. Но теперь быстро поправитесь, потому что половина вашей крови — женская. А женщины живучи.
— Как это — женская? — удивился Виктор. Он, видимо, сказал это так громко, что девушка закрыла уши ладошками.
— У вас четвертая группа. У нас ее не было, а другую нельзя. Оказалось, что четвертая группа у той сестры, которая вытащила вас из воды. Так что теперь в ваших жилах и ее кровь.
— Вот и породнились, — улыбнулся Виктор. — Будет у меня кровная сестричка. А как ее зовут, не знаете?
— Очень даже знаю. Машей зовут. Орешниковой Машей… Красивая, между прочим, девушка.
— Моя сестра не может быть некрасивой! Как бы ее повидать, а?
— Для этого надо поправиться и вернуться в строй. Маша на том берегу. Она ведь санинструктор, с передовой не уходит.
— Понял, — кивнул Виктор. — Я буду спешить.
Но как он ни спешил, в строй удалось вернуться лишь в конце января, когда добивали голодных и обмороженных вояк Паулюса. Однажды у самого элеватора он вытащил из-под огня девушку-санинструктора. Зацепило серьезно — в живот и в голову, поэтому Громов поспешил отправить ее в госпиталь. Позже Виктор не раз корил себя за то, что не догадался спросить, как ее зовут, насколько быстрее нашел бы тогда свою кровную сестру.
И все же он ее нашел. Нашел ранней весной, когда Маша вернулась из госпиталя. Младший сержант Орешникова по-прежнему служила в их дивизии, по-прежнему была санинструктором, а капитан Громов командовал разведротой. Виктор обнял девушку и долго благодарил за то, что вытащила из студеной Волги и не пожалела своей крови. Девушка отшучивалась, что-то говорила, а Виктор чувствовал, как дрожью наливаются его руки и обнимает он ее уже совсем не по-братски.
Не сразу, далеко не сразу перестали они сторониться друг друга, неловко молчать при встречах, пока не поняли: стыдиться им нечего, любовь настолько редкий подарок судьбы, что даже на войне отвергать ее нельзя. Но что же делать дальше? Выручил Мирошников. Воровато шныряя глазами, он сказал:
— Это, конечно, не мое дело, но могу дать дельный совет: напишите письмо. Ответит — значит, «очко», нет — колоду в печку.
Печка не понадобилась…
Надо ли говорить, как благодарен был Виктор Мирошникову. Правда, на людях они «держали марку» и разговаривали как командир с подчиненным, но наедине — совсем по-другому.
Вот и сейчас, брезгливо глядя в сторону загородки с Рексом, Санька сказал, что артиллеристы где-то подобрали блохастую сучонку с тремя щенятами. Позавчера в нее угодил шальной осколок, поэтому щенята теперь сироты — ни отца ни матери.
— Ну и что? — не сразу понял Виктор. — Жаль, конечно, но Рекс-то тут при чем?
— Слушай, капитан, ты хоть что-нибудь в собачьем деле кумекаешь?
— Да откуда… — махнул рукой Виктор.
— А я, можно сказать, спец. По другой части, но спец.
— Как это — по другой части?
— Неважно. Говорю, спец, значит, спец! Тушенкой твоего зверя не задобрить, это факт. Прикончить бы его, и вся недолга. Не будет он нам служить, не будет! Жаль, я тогда не весь диск разрядил: не думал, что псина окажется такой живучей. С передрессировкой ничего не выйдет, зря стараешься. Но я тебя знаю, командир, — взялся за гуж, будешь тянуть. Потому и решил пособить. Скажи артиллеристам, что даже дивизионная разведка не найдет щенкам матери, зато может предложить отчима.
— Как это? Зачем?
— Надо этих щенят пустить к Рексу.
— Ты что, Санька?! Такому папаше нельзя доверить и волкодава. А эти крохи ему на один зуб.
— Насчет волкодава ты прав: сцепятся насмерть. А вот щенки — другое дело. Даже самый свирепый пес никогда не тронет щенка. Но если это взрослая собака, хоть и маленькая, но взрослая — болонка какая-нибудь или шпиц, тут действительно работы на один зуб. А щенок…
— Ну и что из этого?
— А то, что Рекса надо сбить с толку. Он же добра в жизни не видел: я-то знаю, как лупят собак, когда дрессируют. А тут — не только хорошее отношение, но и доверие. Короче, надо его обдурить!
— Ну что ж, давай попробуем.
Когда Громов пришел к артиллеристам и начал говорить об отчиме и прочей ерунде, артиллеристы недоверчиво хмурились и вообще не хотели говорить на эту тему. Но отказать начальнику разведки было неудобно. Покряхтев и повздыхав, пожилой артиллерист взял ящик со щенками и двинулся за капитаном.
