– Ну, до этого-то еще далеко, клянусь Богом!
– Верно. Но когда-нибудь ты ведь все-таки уйдешь? Тогда тайпаном буду я. – Голос Горта не был грубым, в нем звучала лишь спокойная уверенность. – Я буду тайпаном Благородного Дома, клянусь Богом, а не второй после него компании. И союз Кулума и Тесс в самый раз мне это устроит.
– Дирк ни за что не уедет, – повторил Брок, ненавидя сына за намек на то, что Горт преуспеет там, где у него самого ничего не получилось.
– Я же о нас думаю! И о нашем доме. О том, как ты и я работаем день и ночь, чтобы обойти Струана. И о будущем. Женитьба Кулума на Тесс отлично решит все наши проблемы, – твердо добавил Горт.
Брок весь словно ощетинился, уловив вызов в его словах. Он понимал, что наступит день, когда ему придется передать в другие руки бразды правления. Но это будет не скоро, клянусь Господом. Ибо, лишившись своей компании, перестав быть тайпаном торгового дома «Брок и сыновья», он зачахнет и умрет.
– С чего ты решил, что это будет Брок – Струан? Почему не Струан – Брок, где тайпаном будет он, а ты окажешься за бортом?
– Не беспокойся. С тобой и этим дьяволом Струаном все обстоит, как в сегодняшней схватке. Вы стоите один другого. Оба одинаково сильны, одинаково хитры. Но я и Кулум?.. Тут все иначе.
– Я подумаю о твоих словах. Потом приму решение.
– Конечно, отец. Ты – тайпан. Если йосс поможет, ты станешь тайпаном Благородного Дома раньше меня. – Горт улыбнулся и направился к Кулуму и Горацио.
Брок поправил повязку на глазу и посмотрел вслед сыну, такому высокому, энергичному, сильному и такому молодому. Он перевел взгляд на Кулума, потом огляделся, отыскивая Струана. Он увидел тайпана стоящим в одиночестве на берегу бухты. Струан всматривался в ночь. Любовь к Тесс и желание видеть ее счастливой боролись в душе Брока с сознанием справедливости всего, что говорил Горт. Он ни на минуту не сомневался в том, что Горт уничтожит Кулума, когда между ними вспыхнет конфликт, а Горт обязательно доведет дело до ссоры, едва лишь настанет подходящий момент. Правильно ли это? Отдать в руки Горту мужа Тесс, которого она, возможно, полюбит?
Он спросил себя, что же он действительно предпримет, если любовь Кулума и Тесс окажется не пустячным увлечением, и что предпримет Струан. Этот брак нам как будто на руку, сказал он себе. Ничего худого в этом нет, а? Да. Только ты-то знаешь, что старина Дирк никогда не уедет из Китая – как и ты, – и сведение счетов между тобой и им обязательно состоится.
Он ожесточил свое сердце, злясь на Горта за то, что тот заставил его почувствовать себя стариком. Зная, что и в этом случае он должен уничтожить тайпана. Ибо при живом Струане у Горта против Кулума нет ни единого шанса.
Когда леди вернулись в зал, танцы возобновились, но канкан больше не повторялся. Струан сначала протанцевал с Мэри, и ее наслаждение было бесконечным; сила, исходившая от него, успокоила и очистила ее, придала ей мужества.
Для следующего танца он выбрал Шевон. Она приникла к нему достаточно близко, чтобы возбуждать, но недостаточно близко, чтобы показаться неделикатной. Ее тепло и аромат обволакивали его. Он мельком заметил, как Горацио увел Мэри с круга, а повернувшись к ним лицом вновь, увидел, что они не торопясь спускаются к берегу. Затем до него донеслось звяканье корабельного колокола. Половина одиннадцатого. Пора идти к Мэй-мэй.
Когда танец закончился, он проводил Шевон к столу:
– Вы извините меня, Шевон, если я ненадолго оставлю вас?
– Конечно, Дирк. Возвращайтесь скорее.
– Непременно, – ответил он.
– Дивная ночь, – делано восхитилась Мэри, нарушив гнетущее молчание.
– Да. – Горацио легко придерживал ее под руку. – Я хотел рассказать тебе нечто забавное. Джордж только что отвел меня в сторону и попросил, официально попросил твоей руки.
– Тебя поражает, что у кого-то может возникнуть желание жениться на мне? – холодно спросила она.
– Конечно же нет, Мэри. Я просто хотел сказать, что это чудовищно самонадеянно с его стороны – считать, будто ты можешь всерьез заинтересоваться таким помпезным ослом, как он, вот и все.
Она опустила глаза на веер, потом, встревоженная, устремила взгляд в темноту ночи.
– Я ответил ему, что, по-моему, он…
– Я знаю, что ты ему ответил, Горацио, – резко оборвала она брата. – Ты был очень любезен и оставил его ни с чем разговорами про «время» и «мою милую сестрицу». Знаешь, наверное, я выйду замуж за Джорджа.
– Но ты не можешь! Я никогда не поверю, что этот зануда нравится тебе настолько, чтобы ты хоть на мгновение могла подумать о нем как о своем муже.
– Наверное, я выйду замуж за Джорджа, – повторила она. – На Рождество. Если Рождество будет.
– Что ты хочешь сказать этим «если Рождество будет»?
– Ничего, Горацио. Он нравится мне достаточно, чтобы я стала его женой, и я… я думаю, пришло время мне уезжать отсюда.
– Я не верю этому.
– Я сама этому не верю. – Ее голос задрожал. – Но если Джордж хочет жениться на мне… я решила, что этот выбор меня устраивает.
– Но, Мэри, ты нужна мне. Я люблю тебя, ты знаешь…
Ее глаза вдруг яростно сверкнули, и вся накопившаяся за долгие годы горечь и боль заклокотала у нее в горле.
– Не смей говорить мне о любви!
Он смертельно побледнел, и губы его задрожали.
– Я миллион раз молил Господа простить нас.
– Твои просьбы к нему простить нас несколько запоздали, тебе не кажется?
Это началось после очередной порки, когда он был еще маленьким, а она – совсем маленькой. Они вместе забрались в постель, изо всех сил прижимаясь друг к другу, чтобы прогнать от себя ужас и боль. Жар их тел успокоил и убаюкал ее, а потом она испытала новую боль, которая заставила ее забыть даже о плети. Это повторялось потом несколько раз, и ей уже не было больно, она стала находить в этом удовольствие: Мэри была тогда слишком мала, чтобы понимать что-то, но Горацио – Горацио вырос уже достаточно. Потом он уехал учиться в Англию. После его возвращения они ни разу не заговаривали о том, что произошло между ними. Ибо к тому времени они оба уже знали, что это было.
– Перед Богом клянусь, я столько молил Его о прощении.
– Что ж, рада это слышать, милый братец. Только никакого Бога нет, – сказала она, и голос ее был бесстрастен и жесток. – Я прощаю тебя. Но это не вернет мне моей невинности, не так ли?
– Мэри, прошу тебя, умоляю, ради Создателя, пожалуйста…
– Я прощаю тебе все, братец мой дорогой. Кроме твоего отвратительного лицемерия. Мы не грешили – ты согрешил. Молись за свою собственную душу, мою оставь в покое.
– За твою душу я молюсь больше, чем за свою. Мы согрешили, да поможет нам Господь. Но Бог простит нас. Он простит, Мэри.
