– Это решение принял не я, его принял великий князь.
– Вот вам еще одна причина, по которой вы мне так нравитесь, тайпан. Вы все время невероятно рискуете, и ваш йосс никогда вас не подводит. Это удивительно.
– А вы и сами редкая женщина.
– Да, – призналась она без всякого тщеславия. – Я очень хорошо понимаю политику. Это у нас семейное. Когда-нибудь мой отец – или один из моих братьев – станет президентом Соединенных Штатов.
– Вам следует быть в Европе, – сказал он. – Здесь вы растрачиваете себя.
– В самом деле? – Ее глаза, дразня, посмотрели на него.
Глава 25
Струан вошел в дом, стараясь не шуметь. Близился рассвет. Лим Динь спал возле самой двери и, вздрогнув, пробудился.
– Чай, масса? Завтлак? – спросонья забормотал он.
– Лим Динь кровать, – мягко сказал Струан.
– Да, масса. – Китаец засеменил к себе.
Струан пошел по коридору, но, проходя мимо гостиной, заглянул в открытую дверь и остановился как вкопанный. Мэй-мэй, бледная и неподвижная, сидела в кожаном кресле и смотрела на него.
Когда он вошел в комнату, она поднялась и изящно поклонилась. Ее волосы были собраны сзади в тяжелый пучок, большие темные глаза аккуратно подведены, брови выгнулись двумя ровными дугами. Она надела длинное простое китайское платье.
– Как ты себя чувствуешь, девочка? – спросил он.
– Благодарю вас, ваша раба теперь чувствует себя хорошо. – Ее бледность и прохладный шелк зеленого платья подчеркивали то огромное достоинство, с которым она держалась. – Вы не хотите бренди?
– Нет, спасибо.
– Чай?
Струан покачал головой, пораженный ее величавостью:
– Я рад, что тебе лучше. Наверное, тебе не следовало вставать, час уже поздний.
– Ваша раба умоляет вас простить ее. Ваша раба…
– Ты не раба и никогда не была ею. А теперь запомни, девочка, прощения тебе просить не за что, поэтому давай-ка живо в постель.
Мэй-мэй терпеливо ждала, когда он закончит говорить.
– Ваша раба умоляет вас слушать. Она должна сказать сама все, что должно быть сказано. Пожалуйста, садитесь.
Две слезинки выступили в уголках глаз и сбежали вниз по белым как мел щекам.
Он сел, почти завороженный ее видом.
– Ваша раба просит своего господина продать ее.
– Ты не раба, и тебя нельзя покупать или продавать.
– Пожалуйста, продать. Кому угодно. В притон или другому рабу.
– Ты не продаешься.
– Ваша раба оскорбила вас так, что этого нельзя вынести. Пожалуйста, продать.
– Ты ничем меня не оскорбила. – Он встал, и в его голосе зазвучали металлические нотки. – А теперь иди спать.
Она упала на колени и склонилась перед ним:
– Ваша раба больше не имеет лица перед своим господином и владельцем. Она не может жить здесь. Пожалуйста, продать!
– Встань! – Лицо Струана окаменело.
Она поднялась на ноги. На ее лицо легла тень, оно казалось лицом призрака.
– Тебя нельзя продать, потому что тобой никто не владеет. Ты останешься здесь. Мне ты не нанесла никакого оскорбления. Ты удивила меня, вот и все. Европейская одежда не идет тебе. Те платья, что ты обычно носишь, мне нравятся. И ты нравишься мне такая, какая есть. Но если ты не хочешь оставаться, ты вольна уйти.
– Пожалуйста, продать. Это ваша раба. Пока хозяин не продаст, раба не может уйти.
Струан едва не взорвался. Держи себя в руках, отчаянно крикнул ему внутренний голос. Если ты сейчас не совладаешь с собой, то потеряешь ее навсегда.
– Иди ложись!
– Вы должны продать вашу рабу. Продайте вашу рабу или прогоните ее.
Струан понял, что уговорами и убеждением он ничего не добьется. С Мэй-мэй нельзя обращаться как с европейской женщиной, сказал он себе. Веди себя с ней так, как если бы ты был китайцем. Но как это? Я не знаю. Обращайся с ней как с женщиной, приказал он себе, решив наконец, какую тактику ему избрать.
– Ты никуда не годная рабыня, клянусь Богом! – разразился он в притворном гневе. – И я, пожалуй, продам тебя на улицу Голубых Фонарей, – словно распаляясь, проорал он, выбрав улицу самых грязных притонов в Макао, – хотя кто захочет покупать такую грязную, никчемную рабыню, как ты, я не знаю. От тебя одни беды, и я подумываю, уж не отдать ли тебя прокаженным. Вот именно, прокаженным, клянусь Богом! Я заплатил за тебя восемь тысяч полновесных серебряных таэлей, а ты осмеливаешься сердить меня? Клянусь Богом, меня обманули! Ты не стоишь даже комка грязи! Презренная рабыня – не представляю, как я терпел тебя все эти годы! – Он бешено потряс кулаком перед самым ее лицом, и она отшатнулась. – Разве я плохо обращался с тобой? А? Был недостаточно щедр? А? А? – рычал он, с удовлетворением заметив, как в ее глазах промелькнул страх. – Отвечай!
– Нет, господин, – прошептала она, кусая губы.
– Ты осмеливаешься заказывать наряды за моей спиной, а потом надевать их, не спросив моего разрешения, клянусь Богом! Ну, отвечай!
– Да, господин.
– Я продам тебя завтра же. Меня даже подмывает вышвырнуть тебя из дому прямо теперь, презренная, подлая шлюха! На колени! Сейчас же на колени, клянусь Богом!
Она еще больше побледнела при виде его ярости, рухнула на колени и быстро поклонилась.
– А теперь продолжай кланяться, пока я не вернусь! – Он вихрем вылетел из комнаты и направился в сад. Выхватив нож, он выбрал тонкий побег бамбука из только что посаженной рощицы, срезал его, со свистом рассек воздух раз-другой и бегом вернулся в гостиную. – Снимай одежду, презренная раба! Я собираюсь сечь тебя до тех пор, пока рука не отвалится! – Дрожа всем телом, она разделась. Он вырвал у нее платье и швырнул его на пол. – Ложись сюда! – показал он на оттоманку.
Она сделала, как он приказал.
– Пожалуйста, не сечь меня слишком сильно, я уже два месяца ношу ребенка. – Она уткнулась лицом в оттоманку.
Струану захотелось сжать ее в объятиях, но он знал, что, сделав это, потеряет перед ней лицо. И порка теперь была единственным способом вернуть ей достоинство.
Поэтому он хлестнул бамбуковым прутом по ягодицам, рассчитав силу так, чтобы причинить боль, но ни в коем случае не повредить. Скоро она уже громко кричала, плакала навзрыд и извивалась от боли, но он продолжал наказание. Дважды он нарочно промахивался и со всей силы ударял по кожаной поверхности оттоманки; ужасающий звук, который при этом получался, был предназначен для ушей Лим Диня и А Сам, подслушивающих, как он знал, у двери.
После десяти ударов он приказал ей оставаться на месте, а сам подошел к буфету и достал бутылку бренди. Сделав глубокий глоток прямо из горлышка, он запустил бутылку в стену и возобновил порку. Неизменно соразмеряя силу удара.
