– Фрегаты вернулись с Квемоя.
– И что же?
– Они потопили и сожгли от пятидесяти до ста джонок. И больших и маленьких. И уничтожили три пиратские деревни на берегу. Может быть, они пустили ко дну У Квока, может быть, нет.
– Думаю, очень скоро мы это узнаем.
– Позавчера я побывал в твоем доме в Счастливой Долине. Сторожа… Ну, ты знаешь, что на ночь там теперь никто не остается… так что, боюсь, в него вломились и сильно разграбили.
Струан спросил себя, добрались ли воры до тайного сейфа под кроватью в его спальне.
– Есть какие-нибудь хорошие новости?
– Аристотель Квэнс сбежал с Гонконга.
– О?
– Да. Миссис Квэнс отказывается в это верить, но все – вернее, почти все – видели его на корабле, том самом, который повез домой тетю Сару. Ты слышал о Джордже и Мэри Синклер? Они собираются пожениться. Это хорошо, хотя Горацио ужасно всем этим расстроен. Но и тут, однако, не все ладно. Мы только что получили известие, что Мэри очень больна.
– Малярия?
– Нет. Какая-то особенная нутряная хворь, приключившаяся с ней в Макао. Все это очень странно. Джордж вчера получил письмо от матери настоятельницы католического ордена сестер-утешительниц. Бедняга переживает смертельно! Разве можно доверять этим паписткам!
– Что пишет мать настоятельница?
– Только то, что она сочла своим долгом оповестить о болезни ближайших родственников Мэри. И что Мэри попросила ее написать Джорджу.
Струан нахмурился:
– Почему, черт побери, она не пошла в больницу к нашим миссионерам? И почему ничего не сообщила Горацио?
– Не знаю.
– Ты рассказал Горацио об этом?
– Нет.
– Как думаешь, а Глессинг стал бы это делать?
– Сомневаюсь. Похоже, они друг друга теперь вообще не выносят.
– Тебе лучше отправиться с Броками и выяснить, что с ней.
– Я подумал, что ты, наверное, захочешь получить вести из первых рук, поэтому вчера отправил туда с лорчей племянника Варгаша – Жезуша. Бедный Джордж не добился у Лонгстаффа увольнительной, так что я решил заодно помочь и ему тоже.
Струан налил им еще чая и посмотрел на Кулума с новым уважением:
– Молодец!
– Ну, я же знаю, что она почти твоя воспитанница.
– Это верно.
– Кроме этого, остается, пожалуй, упомянуть лишь то, что несколько дней назад было проведено расследование того происшествия с великим князем. Суд присяжных решил, что это был несчастный случай.
– А сам ты как считаешь?
– Ну конечно несчастный случай. А ты разве думаешь иначе?
– Ты навещал Сергеева?
– По меньшей мере один раз в день. Он, разумеется, присутствовал на дознании и… и говорил про тебя много хорошего. Как ты помог ему, спас ему жизнь и все такое. Сергеев никого не стал винить и заявил, что написал об этом в своем донесении государю. Он объявил при всех, что считает себя обязанным тебе жизнью. Скиннер подготовил специальный выпуск «Ориентал таймс», посвященный расследованию. Я сохранил его для тебя. – Кулум протянул отцу газету. – Не удивлюсь, если ты удостоишься высочайшей благодарности от самого царя.
– Как Сергеев себя чувствует?
– Он уже ходит, но нога в бедре пока не сгибается. Мне кажется, он очень страдает, хотя я ни разу не слышал от него ни одной жалобы. Он говорит, что не сможет больше ездить верхом.
– Но чувствует он себя хорошо?
– Настолько хорошо, насколько может чувствовать себя человек, который безумно, страстно любит верховую езду.
Струан подошел к буфету и налил два бокала шерри. Мальчик изменился, подумал он. Да, очень изменился. Я горжусь своим сыном.
Кулум принял бокал, его отрешенный взгляд опустился на вино и застыл.
– Твое здоровье, Кулум. Ты справился прекрасно.
– Твое здоровье, отец. – Кулум специально выбрал это слово.
– Спасибо.
– Не благодари меня. Я хочу быть тайпаном Благородного Дома. Очень хочу. Но я не желаю торопить тот день, когда смогу надеть ботинки покойника.
– Я никогда так и не думал, – резко заметил Струан.
– Да, но я всерьез рассматривал такой вариант. И теперь я доподлинно знаю, что эта мысль мне не по душе.
Как, спросил себя Струан, мог мой сын сказать такое вслух и с таким спокойствием.
– Ты сильно переменился за последние несколько недель.
– Наверное, я начинаю узнавать себя. Это главным образом заслуга Тесс… Ну и то, что я остался один на эти семь дней. Я вдруг понял, что пока не готов.
– А Горт разделяет твое мнение о ботинках покойника?
– Я не могу отвечать за Горта, тайпан. Я отвечаю только за себя. Я знаю лишь то, что в большинстве случаев ты оказываешься прав, что я люблю Тесс и что ты идешь против всего, во что веришь, чтобы помочь мне.
Струану вновь вспомнились слова Сары.
Он задумчиво поднес к губам свой бокал с шерри.
Роджеру Блору на вид было лет двадцать с небольшим; его лицо выдавало огромное нервное напряжение, глаза смотрели настороженно. Одет он был в дорогой костюм, но материя кое-где протерлась; и его невысокая фигура выглядела сильно исхудалой. У него были темно-русые волосы и голубые глаза, в которых читалась глубокая усталость.
– Пожалуйста, присаживайтесь, мистер Блор, – предложил Струан. – Я хочу знать, чем вызвана вся эта таинственность. И почему вы непременно решили говорить со мной наедине?
Блор остался стоять:
– Вы Дирк Лохлин Струан, сэр?
Струан был удивлен. Лишь очень немногим было известно его второе имя.
– Да. А кем могли бы оказаться вы сами?
Ни лицо, ни имя молодого человека ничего не говорили Струану. Но выговор у него был правильный – Итон, Харроу или Чартерхаус
[15].
– Могу я взглянуть на вашу левую ногу, сэр? – вежливо спросил юноша.
– Смерть Господня! Ах ты, нахальный щенок! Давай выкладывай, что у тебя есть, или убирайся отсюда!
– Ваше раздражение совершенно оправдано, мистер Струан. Пятьдесят против одного, что вы действительно тайпан. Даже сто против одного. Но я должен быть уверен, что вы тот человек, за которого себя выдаете.
– Зачем?
– Затем, что я имею информацию для Дирка Лохлина Струана, тайпана Благородного Дома, чья левая ступня наполовину срезана пулей, – информацию огромной важности.
– От кого?
