– Вон туда!
Мистер Марин резко крутанул руль. Они свернули на асфальтированную дорогу и вскоре остановились у ворот с закрепленной на прутьях вывеской «Лечебница Эддисон-Стивенс».
Ханна обмякла на заднем сиденье. Майк, сидевший рядом, стиснул ее руку. Чтобы добраться, им пришлось полчаса поблуждать. Даже GPS-навигатор не знал, где они находятся, все пищал: «Перерасчет маршрута!» Только ни черта он не перерассчитывал. Ханна изо всех сил надеялась, что ме́ста, в которое они направлялись, вообще не существует. Ей хотелось одного: вернуться домой, свернуться калачиком в обнимку с Крохой и забыть про этот нескончаемо кошмарный день.
– Ханна Марин. На лечение в стационаре, – сказал отец сидевшему в будке охраннику в форме цвета хаки. Тот сверился с журналом и кивнул. Ворота за ним медленно поднялись.
Последние двадцать четыре часа в жизни Ханны пронеслись галопом. Все вокруг суетились, принимали решения относительно будущего девушки – совершенно не интересуясь при этом ее мнением. Словно она беспомощный младенец или несмышленый щенок. После того приступа паники за завтраком мистер Марин позвонил в клинику, которую, Ханна была уверена, порекомендовал «Э». И лечебница Эддисон-Стивенс согласилась принять Ханну буквально на следующий день. Кто бы сомневался? Потом мистер Марин позвонил в школу куратору Ханны и сообщил, что его дочь пропустит две недели занятий; если кто-то станет про нее спрашивать, она улетела к маме в Сингапур. Потом он позвонил Вилдену и предупредил, что, если кто-либо из журналистов появится в клинике, он подаст в суд на все отделение полиции. Своим следующим шагом он посеял еще большую смуту в душе Ханны, у которой и без того было неоднозначное отношение к отцу: глядя в лицо Кейт – та все еще торчала на кухне, без сомнения, наслаждаясь каждой минутой происходящего, – мистер Марин сказал, что если о пребывании Ханны в лечебнице станет известно хотя бы одному человеку в школе, виновной в этом он сочтет ее. Ханна пришла в полнейший восторг и потому не удосужилась прокомментировать, что даже если Кейт и будет держать язык за зубами, то за «Э» никак нельзя поручиться…
Отец Ханны поехал к зданию клиники. Изабель заерзала в пассажирском кресле. Ханна поглаживала аккуратно сложенные в сумочке лоскуты «Капсулы времени». Один из них принадлежал Эли, второй она нашла в школьном кафе на прошлой неделе. Ей не захотелось оставлять их без присмотра. Майк между тем вытягивал шею, пытаясь разглядеть лечебницу. Ханна не опасалась, что он может проболтаться – в отличие от Кейт. Парень получил предупреждение: если вздумает трепать языком, то будет лишен доступа к содержимому ее лифчика.
Они катили по круговой подъездной аллее. Наконец перед ними возникло величавое белое здание с греческими колоннами на втором и третьем этажах, больше похожее на особняк железнодорожного магната, чем на больницу. Мистер Марин заглушил мотор, и они вдвоем с Изабель обернулись. Отец Ханны попытался улыбнуться. Изабель сочувственно морщила губы, вытягивая их в трубочку – как делала все утро.
– А здесь красиво, – заметила она, показывая на бронзовые скульптуры и фигурно подстриженные кусты и деревья. – Как во дворце!
– Красиво, – быстро согласился мистер Марин, расстегивая ремень безопасности. – Пойду достану твои вещи из багажника.
– Нет, – запротестовала дочь. – Я не хочу, чтобы ты шел со мной, папа. И уж тем более не хочу, чтобы меня провожала она. – Ханна кивнула на Изабель.
Мистер Марин сощурил глаза. Вероятно, собирался сказать, чтобы Ханна вела себя уважительно по отношению к Изабель – как-никак та скоро станет ей мачехой, бла-бла-бла. Но Изабель тронула его за плечо своей костлявой оранжевой рукой:
– Все нормально, Том. Я понимаю.
Ханна разозлилась еще больше. Она выскочила из машины и принялась вытаскивать из багажника свои чемоданы. Привезла она с собой целый гардероб. Если ее заставляют лечь в клинику, это не значит, что она обязана расхаживать по лечебнице в больничном халате и шлепанцах Crocs. Майк тоже вылез из автомобиля. Сложив чемоданы на громоздкую тележку, он покатил ее в здание больницы. В огромном просторном вестибюле с мраморным полом пахло цитрусовым мылом – таким же, какое Ханна держала на своем туалетном столике. Стены украшали большие полотна – современная живопись маслом, в центре журчал фонтан, в глубине находилась широкая каменная стойка регистратуры. Персонал – в белых лабораторных халатах, будто в косметических салонах Kiehl’s; а на диванах пшеничного цвета сидели, смеясь и болтая, симпатичные молодые парни и девушки.
– На Алькатрас не похоже, – прокомментировал Майк, почесывая голову.
Ханна стреляла глазами по сторонам. Ну да, вестибюль впечатляющий, но это наверняка только фасад. А фланирующие здесь люди, скорей всего, нанятые актеры, как труппа шекспировского театра, сыгравшая спектакль «Сон в летнюю ночь» на ее тринадцатый день рождения – это была идея ее родителей. Ханна была уверена, что настоящих пациентов держат где-то в глубине здания, наверняка в зарешеченных собачьих конурах.
К девушке кинулась светловолосая женщина в платье-футляре цвета полыни и беспроводных наушниках.
– Ханна Марин? – Она протянула руку. – Я Дениз, дежурная медсестра. Мы рады, что ты будешь лечиться у нас.
– Я рада за вас, – холодно отвечала Ханна. Она не намерена целовать задницу этой тетке, говоря, будто счастлива у них лечиться. Не дождутся.
Дениз повернулась к Майку и виновато улыбнулась ему.
– Дальше вестибюля мы посетителей не пускаем. Вам придется попрощаться здесь, если не возражаете.
Ханна схватила Майка за руку, жалея, что он не плюшевый мишка, которого она могла бы взять с собой. Майк отвел Ханну в сторону.
– Теперь слушай, – негромко сказал он. – В твой красный чемодан я сунул тебе слоеный рулет с сыром. В нем напильник. Перепилишь решетки на двери своей палаты и смоешься, когда охранников не будет рядом. Это давний трюк.
Ханна нервно рассмеялась.
– Вряд ли здесь на дверях решетки.
Майк прижал палец к губам.
– Как знать.
К ним снова подошла Дениз. Положив руку Ханне на плечо, она сказала, что им пора идти. Майк на прощанье прильнул к губам Ханны в долгом поцелуе, жестом показал на красный чемодан, напоминая про напильник, и зашагал к выходу. Шнурок на одной из его кроссовок развязался и теперь хлопал по мраморному полу. На запястье болтался браслет школьной команды по лакроссу. Глаза Ханны застлали слезы. Они с Майком официально встречались всего три дня. Какая несправедливость!
Когда Майк скрылся из виду, Дениз, наградив Ханну бодрой отрепетированной улыбкой, провела карточкой по считывающему устройству на двери в дальнем конце вестибюля, и препроводила ее в какой-то коридор.
– Твоя палата здесь рядом.
Ханне ударил в нос резкий запах мяты. Коридор, на удивление, оказался таким же симпатичным, как и вестибюль: пышные растения в горшках и кадках; черно-белые фотографии; ковровое покрытие, на котором не было капель крови или пучков волос, выдранных из шевелюр сумасшедших обитателей клиники. Дениз остановилась у двери с номером 31.
