Интеллигенция мечтала о национальном квазипубличном пространстве, где простые, но грамотные женщины читают книги на родном языке, ставят спектакли, т. е. реализуют в повседневности и распространяют национальную сознательность. Журнал призывал:
«Сестры! Постарайтесь, чтобы в вашей деревне была белорусская библиотека. Если она есть, ходите туда читать белорусские книжки и зовите с собою своих несознательных подруг!
Каждая сознательная белоруска должна выписать белорусский журнал “Жаноцкая справа”, читать его своим подругам и писать туда заметки.
Девушки! Начали ли вы готовиться к организации белорусского спектакля в своей деревне на Пасху?»
Публикуя материалы о белорусской независимости, международном женском движении или о необходимости борьбы с пьянством
[138], т. е. реализации женщинами «моральной» функции, создательницы журнала стремились просветить женщин ради народного дела, ввести их в европейскую модерность, сделать сознательными белорусками – и таким образом равными с мужчинами:
«Если мы зайдем в деревне в белорусскую библиотеку-читальню, то там мы встретим мужчин постарше, парней, но женщины туда не заглядывают. Так не должно быть. Женщина должна ходить в свою белорусскую библиотеку-читальню, должна читать белорусские газеты и журналы, из которых она узнает, что делается в мире, как живут люди. В этой же библиотеке она должна брать белорусские книжки и читать их в свободную минуту дома… Работая над этим своим самообразованием, женщина, осознавая себя национально и граждански, поймет, что жизнь накладывает на нее те же самые гражданские обязанности, что и на мужчину»
[139].
Создавая кружки, объединения и союзы, «дочери нации» артикулировали свое национальное кредо и одновременно – концепцию женского гражданства. Женщины, которые делали журнал, открывали белорусские классы и организовывали кружки, хоры и театральные постановки, писали стихи для детей на родном языке и составляли первые национальные «читанки» (детские хрестоматии), открывали столовые для бедных, работали в приютах и собирали деньги для политзаключенных. Они переносили «материнские обязанности» в публичную сферу, так как подобная деятельность позволяет активисткам женских организаций включаться в формальную политику и тем самым «противостоять системе, поместившей их в угнетенную позицию»
[140]. Но какой бы важной и благородной ни казалась эта деятельность самим женщинам, их социальная функция должна была реализовываться в допустимых в тех условиях коллективных формах, а потому роль, которая отводилась им (мужскими) национальными объединениями, предполагала традиционное женское служение/прислуживание. В этом качестве женщины обычно мобилизуются в национальные проекты. Например, протокол заседания Белорусского женского кружка в Ковно (Каунас) свидетельствует: «Крестьянское объединение обращается к вам с просьбой помочь в продаже билетов на бал-маскарад, который устраивается в пользу арестованных белорусов в польских тюрьмах, а также взяться за организацию буфета»
[141].
***
В межвоенный период на белорусских землях реализуются две версии национального строительства: в Советской Белоруссии происходит построение социалистического и «социального» государства, в Западной Беларуси – попытки формирования буржуазной нации. Соответственно, решение женского вопроса в первом случае цель предполагает «пробуждение женских масс для новой жизни», а во втором связано с активизмом отдельных (и в определенном смысле достаточно привилегированных) женщин. Эти два пути очень различны, что прежде всего связано с ролью государства, однако между ними есть и общее. В обоих случаях женщины рассматривались как часть некоторой большей общности: класса в первом случае, нации – во втором, хотя в обоих случаях речь идет скорее о понятии «класс-нация». В обоих случаях как сами женщины, так и общество, в котором они жили, полагали, что наделение правами всего общества позволит освободить женщин. И в обоих случаях это действительно было так… но лишь до некоторой степени.
Предложение, от которого невозможно отказаться: «Обмен женщинами» как основа неконституционного строя
[142]Дискуссии по проблемам пола, писала американский историк Джоан Скотт, обычно являются знаком происходящих в обществе переговоров о распределении власти. Гендерные отношения или «социальная организация полового различия» реконструируются каждый раз, когда идет борьба за передел власти, однако смысл этой борьбы не в изменении собственно гендерных отношений, а в обретении той социальной власти, частью которой они являются
[143]. Дело Хеды (Луизы) Гойлабиевой, о котором в конце апреля 2015 года в общих чертах стало широко известно, иллюстрирует это утверждение как нельзя лучше. В центре его находится непосредственно гендерная проблема: брак (очевидно) по принуждению и в качестве второй жены. Вместе с тем «предложение, от которого невозможно отказаться», полученное 17-летней чеченкой от немолодого руководителя местного РОВД, является элементом установившейся в регионе властной конфигурации, которая включена в общий порядок разделения полномочий между этим регионом и российским политическим центром. Последний, несмотря на общественное обсуждение и даже петиции с просьбой вмешаться, дистанцировался от комментариев по этому делу: «Свадьбами не занимаемся», – заявил пресс-секретарь президента Д. Песков
[144], и тому есть причины. Эта история символизирует властный расклад, в организации которого «все логично». В этой логике важно разобраться: она не так проста, как кажется на первый взгляд, и оперирует категориями глобального порядка.
Среди популярных в СМИ и сетевых дискуссиях объяснений произошедшего превалирует отсылка к «исламским» или «национальным» традициям в их различных инкарнациях: в качестве причин называются «средневековье», отсталость и даже «душевное рабство», не позволяющее противостоять прихоти правителя
[145]. Однако «национальная культура» может вести себя по-разному: миллионы исламских женщин в различных странах мира образованны, экономически независимы и сами управляют своей судьбой. Очевидно, причины находятся не в сфере культуры (хотя она важна), а в том «общественном договоре» или, вернее, сговоре элит, который сформировался в регионе вследствие постсоветской деиндустриализации, кровавых локальных войн, распада социального доверия и правовой системы и замены их «моральной экономикой деревни». Этот новый порядок имеет в основании жесткую гендерную иерархию – составляющую первый уровень социальной власти – и разделение ролей мужчин и женщин, но гарантирует его участникам определенную степень безопасности и жизнеобеспечения в той ситуации, когда этого не может сделать «отсутствующее» государство. Разъясню этот тезис более подробно.
